Последняя любовь президента - стр. 50
Я подхожу к окну. Вижу, что град прекратился.
45
Киев. Февраль 1985 года.
– Вот сейчас допью и прыгну на хер отсюда вниз! – говорит Гусейнов и перегибается через перила моста.
Я хватаю его за воротник короткого ратинового пальто и тяну назад. Здесь, на пешеходном мосту, сильный и колкий ветер. Еще пара порывов, и наша вторая бутылка «Московской» покатится разливаясь. Мы ее еще и до половины не допили.
– Как мне теперь отцу в глаза смотреть! – Гусейнов оборачивается ко мне. На лице – пьяное отчаяние.
– Да перестань ты! Ведь не посадили! Ну не будешь ты ментом!
– А кем я буду? Пистолет забрали! Форму я не отдам, но носить не могу!
– Поедешь к своим, в Дагестан, там носи сколько хочешь!
Мысль о том, что в Дагестане он сможет носить ментовскую форму, кажется, немного успокаивает его.
– Ты пойми, я же не мог по-другому! Ну представь, у тебя в обезьяннике сидит твой двоюродный дядя, а ты его сторожишь! Что он потом твоим родным скажет? Ты бы ведь тоже его отпустил!
Я отрицательно мотаю головой.
– Не отпустил бы? – удивляется он.
– Нет.
– А земляка?
– И земляка бы не отпустил!
Гусейнов тяжело вздыхает, нагибается за бутылкой и пьет из горлышка. Потом передает бутылку мне.
Я пью, отвернувшись в сторону Труханова острова. Пью, хоть во рту и противно от этой водки. Пью и смотрю на странную землю, на голые деревья, на заснеженный неясный берег.
– У нас не так, – говорит Гусейнов. – Если младший что-то сделал и попался – ремнем его или кулаками отделал и отпустил, а если старший – то просто отпустил. У нас нельзя своих сажать, понимаешь? Нас мало, и почти все – родственники.
– А нас много, и мы почти все друг другу – никто!.. Знаешь, если я стану генсеком, я прикажу, чтоб тебя обратно в милицию взяли!
Пустая бутылка катится по мосту, на котором никого кроме нас нет. Стекло глухо позвякивает, ветер подвывает. Мост, кажется, раскачивается. Или это нас от выпитого качает.
Я сравниваю расстояние до берегов. Похоже, что мы стоим прямо посередине.
– Пошли! – Гусейнов кивает в сторону острова.
– Пошли! – соглашаюсь я.
Остров приближается, но тут с неба начинает сыпаться снег. Мы прибавляем шагу, чтобы не потерять из виду Труханов остров. Снег густеет, морозец бодрит, прогоняя из головы хмель. Ноги заплетаются.
Потом все вокруг становится снегом. Я не понимаю, где я, где Гусейнов, где остров. Я ничего не понимаю и иду в белом мраке, сам не зная куда, пока вдруг под ногами не раздается треск. Ноги мои проваливаются в мокрый холод. Уходят на добрый метр с половиной вниз, и вновь под ними появляется твердь. Я расставляю руки в стороны и кладу их на лед. Мне хорошо. Мне страшно холодно и хорошо. Холод сжимает меня, уменьшает в размерах, позволяет лучше прочувствовать каждый квадратный миллиметр тела. Вот оно – испытание на приятную прочность.