Последняя лошадь - стр. 40
– А вот этого, мил человек, делать не надо в павильоне! Вы не в цирке! Валя! – строгим голосом обратилась к ней мать. – Думай о съёмках и о роли, а не о небесных кренделях! Что скажут Никита Сергеевич с Вячеслав Михалычем!..
Мать в этом фильме играла одну из главных ролей: то ли какую-то графиню, то ли помещицу – Пашка в этом не разбирался. Эпизод назывался «На балу». Выглядели все соответствующе.
– Мамочка! Как же мне не думать о небесных кренделях, я же – воздушница! А потом, ну чего там играть! Господи! Играю саму себя – такая же сучка!..
Мать Вали, скуксив носик, обмахнулась веером и зашуршала платьем в сторону площадки, где готовились к съёмке. Пашка расслышал недобрый шёпот удаляющейся известной актрисы: «О, господи! Ну и нравы!..»
– А сама-то!.. – Валентина проводила мать долгим взглядом, посмотрела на Пашку и впилась в его губы своими губами.
– Ну, что, о роли я, кажется, подумала, даже, вот, порепетировала – всё как хотела мамочка! Я готова…
Раз за разом снимали новые дубли этого эпизода. То и дело что-то не получалось. То пары сталкивались в танце, то с кого-то слетал парик, то главные герои вываливались из кадра, то их перекрывали. Духота стояла в павильоне немилосердная. Атмосфера тоже накалялась. Режиссёр сдержанно психовал, не понимая, чего тут сложного – отснять несколько метров плёнки, и пил бутылку за бутылкой минеральную. Оператор в который раз вопил на световиков, что те проморгали направить куда-то там какой-то отражатель и у него «творилась какая-то хрень с тенями»…
Для Пашки весь этот гомон был непонятен. Как из подобного хаоса потом рождался фильм, он с трудом представлял.
Наконец дошла очередь и до Валентины. Ей обозначили разметку площадки, объяснили хронометраж действия и сверхзадачу игры. Валентине предстояло покружиться в вальсе с главным героем, не сводя с него влюблённых глаз, остановиться и отдаться в сладострастном поцелуе.
Окружающая танцпол массовка замерла в ожидании команды. «Бал» продолжился…
Валентина самозабвенно кружилась, с обожанием глядя на немолодого, но колоритного партнёра. Потом замирала и, откинув голову, подставляла тому свою нежную длинную шею, полуобнажённую вздымающуюся грудь, изображая высшую степень женской страсти.
Снимали уже третий дубль, меняя ракурс и свет. Партнёры по эпизоду всё больше входили в раж.
Прозвучала, как очередная оплеуха, команда: «Мотор!»
Пашка стоял, сцепив зубы, недалеко от кинооператора. Он был в каком-то полуобморочном состоянии. Внутри него бушевал огненный шквал. Ревность его не испепеляла, нет, она его пожирала! Валечка, его нежная трепетная Валечка, каждую клеточку которой он знал и ведал, теперь принадлежала другому. На его глазах! Он стоял в толпе, как на экзекуции, униженный и величественный в своём мужском горе. Внутренне волнение выдавали лишь бледность, подвижный кадык, сглатывающий горькую слюну и горящие диким огнём глаза. Прикрытые ресницы его подрагивали, под глазом едва заметно билась нервным тиком жилка.