Последний дом на Никчемной улице - стр. 10
– Спасибо, – говорю я, – но мне пора идти. У нас с ней нет возможности проводить много времени вместе. Да и потом, у меня не убрано.
– Как ты, Тед? – спрашивает она. – Нет, правда, как ты?
– В порядке.
– А как мама? Мне бы хотелось получить от нее весточку.
– С ней тоже все хорошо.
Она с минуту молчит и говорит:
– Ладно, думаю, еще увидимся.
– Эй, пап! – кричит Лорен, когда за Леди Чихуахуа надежно заперта дверь. – Чили!
– Сантьяго! – ору в ответ я.
Лорен верещит и стрелой уносится прочь, огибая ощетинившуюся углами мебель. Налегая на педали, она громко поет какую-то песенку о мокрице, и не будь я родителем, ни в жизнь не поверил бы, что куплет о какой-то букашке может доставить столько радости. Но именно это и делает любовь, будто запуская тебе в душу свою руку.
Она вдруг останавливается, визжа шинами по деревянным доскам, и говорит:
– Все, Тед, хватит за мной ходить.
– Но мы же играем!
На меня накатывает отчаяние. Ну все, пошло-поехало.
– Я больше не хочу. Уходи, ты меня бесишь.
– Прости, котенок, – звучит мой ответ, – но это невозможно, потому как я могу тебе понадобиться.
– Не нужен ты мне, – говорит она, – я хочу кататься одна.
Ее голос срывается на визг.
– Я хочу жить в собственном доме, есть собственную еду, сама смотреть телевизор и больше никогда никого не видеть. Хочу уехать в Сантьяго, в Чили.
– Знаю, – отвечаю я, – но дети не могут ничего этого делать сами. За ними обязательно должен присматривать кто-то из взрослых.
– Ничего, придет время, и я точно смогу, – говорит она.
– Но, котенок, тебе хорошо известно, что этого никогда не произойдет, – как можно мягче говорю я, стараясь вести себя с ней как можно искреннее.
– Я ненавижу тебя, Тед.
Сколько бы раз она ни повторяла эти слова, чувство от них возникает одно и то же: будто тебе в спину на скорости врезалось что-то тяжелое.
– Не Тед, а папа, – отвечаю я, – и никакой ненависти ко мне в тебе нет.
– Я тебя ненавижу, – гнет она свое тихим и тонким, как паук, голосом, – ненавижу.
– Может, поедим мороженого? – спрашиваю я, и эти слова даже для меня самого звучат виновато.
– Лучше бы мне вообще было не рождаться на свет, – говорит она, нажимает на педали, уезжает и прокатывается прямо по ее же собственному рисунку. По черной кошке с изумрудными глазами – Оливии.
Перед этим я совсем не врал: в доме действительно царит страшный беспорядок. Лорен пролила на кухне немного желе, а потом, носясь по дому, несколько раз по нему проехалась, оставляя повсюду липкие следы. На диване валяются сломанные карандаши, повсюду разбросана грязная посуда. Это одна из ее любимейших игр – брать из буфета по очереди каждую тарелку, облизывать ее, а потом во весь голос орать: «Пап, а тарелки-то все грязные». Теперь она скатывается с велосипеда на пол, изображает из себя трактор, рычит и медленно ползет вперед.