Последний день лета - стр. 27
В какой-то момент Людка его перебила.
– Ладно, малой, ручка есть? Бумажку тоже дай, из тетрадки вырви или я не знаю.
– За… Зачем?..
Бычиха только сделала нетерпеливое движение рукой.
Он выудил из пакета свои школьные принадлежности и выдал соседке всё, о чем она просила. Людка опустилась на колченогую табуретку, подложила под листок учебник по природоведению и начала быстро что-то писать. Степа пытался подглядеть, но она недовольно рыкнула в его сторону; поэтому Новенький раскрыл мешок, достал оттуда рыбину, отрезал туповатым ножом треть и положил перед Машкой. Голодный зверек набросился на еду, дрожа и благодарно мурлыча; едва успокоившийся Новенький понял, что вот-вот снова зарыдает, как вдруг Людка громко щелкнула пальцами, привлекая его внимание.
– На́, директрисе передашь. – Бычиха дала ему сложенную вчетверо записку. – Скажи, Людка Коровина привет передает.
– А вы ее… откуда знаете? – выдавил ошарашенный Степан.
– Не твое собачье дело, малой! – весело ответила соседка. – Не проеби смотри, прости господи душу мою грешную.
С этими словами она встала и ушла, не обращая внимания на благодарное лепетание Новенького. Он стоял посреди комнаты, хлопал глазами и бережно поглаживал записку, слушая Машкино бодрое чавканье.
Баба Галя заворочалась и сонно сказала:
– Степа, кто приходил? Таня? Куда она делась?
– Скоро вернется, Ба, – ответил он с улыбкой. – Вареную картошку будешь?
– Степочка, но у нас нет…
– Всё у нас есть!
11
– Э, ебанько, сюда подошел.
– Да ты, ты, че ты башней вертишь. Тут из ебанько только ты.
Бурый захохотал своей собственной шутке. Сися тоже хмыкнул – эту шутку он слышал тысячу раз, из них несколько сотен раз – из собственных уст; он даже понимал, что технически это была вообще не шутка. Но особый кодекс чести (по крайней мере, как его понимали на отрезке Буденновского проспекта от Красноармейской до Нахаловки) требовал именно такой реакции на приколы дружественных пацанов в адрес лоха.
Новенький искренне удивился. Не то что бы его никто никогда не унижал и не бил – это как раз случалось довольно часто. Но чтобы к нему вот так докопались на улице – от такого Степа уже отвык. Гопники либо не замечали его, либо отводили глаза; в последние месяцы он и сам осознавал себя пустотой, способной затянуть любого неосторожного прохожего.
Сегодня что-то изменилось.
Степа сунул руку в карман, потрогал Бычихину записку и решил убежать, не вступая в диалог. Если бы Пух был рядом, он бы с уверенностью, основанной на многолетнем опыте, заявил: это – самая большая ошибка, которую может совершить жертва гоп-стопа.