Последнее лето - стр. 5

Паша и сам не заметил, как мамино лицо стало исчезать из памяти. Как что-то тёмное и тяжёлое стало закрывать мысли о ней. Он больше никогда не делал уроки за тем самым столом. И не плакал.

– А ну не реви! – крикнул отец и ударил кулаком по стене. Глаза были красные, мокрые.

Резким движением утёр их, помотал головой и сел за свой суп.

Паша опустил голову, шмыгнул носом и похолодел. Нельзя реветь.

И сегодня, в свои тринадцать, у бабушки в деревне, поедая безвкусные пироги, он слышал отголоски того тяжёлого удара о стену. И брошенного отцом приказа.

Виски пульсировали. Но нет, надо быть мужиком. Отец всегда говорил, что мужчины не плачут. Что мужчины должны быть сильными. Не распускать нюни. Не вести себя как бабы. Не быть хлюпиками. Быть… не… быть…

Очередной пирожок. С чем он там? Да какая разница? Пирожок?

– Э, Паш, ты в порядке?

Паша ощутил что-то холодное на лбу. Почти ледяное. Рука? Папы?.. кто это?

Знакомое лицо вдруг показалось чужим. А потом поплыло. Полетело.

– Паш!

В калейдоскопном дурмане из образов и дурноты Паше показалось, что он низвергнулся в ад, но мигом воспарил и полетел по старому дому. Только каким-то отголоском сознания мог догадаться, что отец подхватил его на руки и понёс на кровать. Кровать. Это кровать. Успокойся. Никакое это не болото. Не трясина, затягивающая на самое дно.

– Мам!

Эхом звучал ставший на два тона ниже голос отца. И зачем он зовёт маму? Она ж умерла? Мама… когда-то у него была мама… её лицо с дурацкой улыбкой возникло из ниоткуда и пропало же в никуда.

Вместо неё появилось нечто похожее на бабушку, только она была будто раздутой и искажённой в кривом зеркале.

– А! – Паша вскрикнул, но ни встать, ни увернуться не смог.

Остриё огромного ножа вонзилось прямо в подмышку. Ледяное лезвие вспороло кожу, перебило сухожилия. Всё тело содрогнулось в агонии. Каждая клеточка пульсировала.

После вечности раздался голос предательской бабки:

– Тридцать девять, – глубокий, далёкий, будто бы из самой преисподней, – и ше-е-е-есть.

Что значили эти цифры? Новое число дьявола?

Только теперь Паша понял, что она вынула вставленный нож. Что рана будто бы зажила. Затянулась.

Возня, голоса. Вонь. Резкая, жгущая ноздри.

Пашу бросило на бок. И будто бы ледышка опустилась где-то между спиной и ягодицей. И снова нож. И боль, спрутом расползшаяся по кишкам. Набухающая в месте удара.

Темнота.

Проснулся Паша уже ближе к ночи. Растущая луна была такой яркой, что слепила непривыкшие к свету глаза. Паша потёр их, проморгался.

Шторы были распахнуты, окно приоткрыто. Из него доносился свежий ветер с поля, принося запахи травы и цветов. Занавески выписывали искусные танцы, будто змеи под воздействием заклинателя.