Порубежники. Далеко от Москвы - стр. 59
– Верно говоришь, Иван Афанасьевич. – опять первым заговорил Целищев. – В дворянах не дело, братцы. Послужильцем у князя ещё мой прадед был. И мне от добра добра искать не пристало.
– Согласен. – поддержал Платон Житников. – Видал я житуху тех, кто на вольны хлеба от князя подавался. Не дай бог и мне так. То же к Бобрикову пойду.
– Коли в дворяне уйдём, разбросают нас царёвы дьяки куда кого. – со вздохом постановил Ларион Недорубов. – А оно ведь как? Две головни и в поле дымят, а одна и в печи гаснет. Так что я со всеми.
– Ну чего… Тут уж так тока сказать. – медленно, тяжело, будто ворочал во рту большие камни, заговорил Роман Барсук. – Волк, это самое… стало быть, овце не товарищ. А княжий гридень, того… дворянином не стать ему. Это уж кто где родился, тому там и быть.
Иван поднял руку, и возбуждённый гвалт затих.
– Стало быть, так и порешим, братцы? Отныне все мы у князя Бобрикова служим?
И бывшие послужильцы Белёва один за одним стали подтверждать своё согласие коротким возгласом и жестом. Про Фёдора Клыкова уже никто не вспоминал.
Глава третья
Поскольку Белёвым испокон веков владели вольные князья, то и казённых мест там просто не держали. Даже небольшой тюрьмы, и той не имелось, а княжеских ослушников запирали в каменном подклете главного амбара, куда вёл отдельный ход – десять крутых ступенек под землю и приземистая дверь из дубовых досок с тяжёлым навесным замком. Он и стал темницей для Фёдора Клыкова.
Мутный бледный луч, проникавший в узкое окошко под низким потолком, едва разбавлял сырой могильный мрак. Стоячий затхлый воздух пропах плесенью и гнилой соломой. Стены из нетёсаных глыб сплошь покрывал зелёный нарост, а земляной пол липкой жижей чавкал под ногами. Лежанкой служила куча сена и старого тряпья, внутри которой ворошились мыши. Раз в день с протяжным скрипом открывалась дверь, и княжеский слуга ставил у порога миску с жидкой похлёбкой, кусок хлеба и кружку воды, а после молча удалялся.
Фёдор метался, словно дикий зверь в клетке. Грязь, сырость и голод он не замечал, за годы ратной службы привык ещё и не к такому. Но вот неизвестность сводила его с ума, из гнетущей хандры бросая в бесплодную ярость, а потом обратно вгоняя в тоску. Поэтому когда на исходе второго дня где-то сверху послышался тихий знакомый голос, Клыков кинулся к оконцу под потолком, а увидев в нём кривоносое лицо Корнея Семикопа, просиял, как маленький ребёнок при виде любимой сладости.
– Семён где? – тут же, без приветствия, выпалил Фёдор, отодвигая в сторону узелок с едой, который Корней пытался пропихнуть в зарешёченный проём.