Портрет художника в юности - стр. 19
У Эйлин были белые тонкие руки. Как-то, когда играли в жмурки вечером, она прижала ему к глазам свои руки: длинные, белые и тонкие, холодные, мягкие. Такая вот и слоновая кость: она холодная, белая. Значит, это и есть смысл слов Башня кости слоновой.
– История милая и короткая, – сказал мистер Кейси. – Дело было в Арклоу, в холодный ненастный день, незадолго до смерти вождя, да будет с ним милость Божия!
Он сделал паузу, устало прикрыв глаза. Мистер Дедал взял косточку со своей тарелки и принялся обгладывать с нее мясо, со словами:
– До его убийства, вы хотите сказать.
Мистер Кейси снова открыл глаза и, вздохнув, продолжал:
– Стало быть, все происходило в Арклоу. Мы устраивали митинг, и когда он закончился, нам надо было идти на станцию, пробираясь сквозь густую толпу. Ну, такого воя и рева вам никогда не слыхать, дружище. Они нас крыли всеми мыслимыми словами. А одна старая леди, а точнее, старая ведьма, пьяная в стельку, весь свой пыл обратила на меня. Она приплясывала рядом со мной в грязи, визжала и вопила мне прямо в физиономию: Враг пастырей наших! Парижская биржа! Мистер Фокс! Китти О’Шей!
– И что ж вы делали, Джон? – спросил мистер Дедал.
– Я ей дал наораться вволю, – ответил мистер Кейси. – День был холодный, и чтоб взбодриться, я заложил себе за щеку (не при вас будь сказано, мэм) добрую порцию талламорского табаку. Так что я все равно ни слова не мог сказать, у меня был полон рот табачного соку.
– Ну-ну, и что дальше?
– Дальше. Я ей дал наораться в полное ее удовольствие, и Китти О’Шей, и все остальное, пока она наконец не назвала эту леди уж таким словом, каким я не стану поганить ни этот праздничный ужин, ни ваши уши, мэм, ни мои собственные уста.
Он опять смолк. Мистер Дедал, оторвавшись от своей косточки, спросил:
– Так что же вы сделали все-таки?
– Что сделал? – переспросил мистер Кейси. – Когда она это говорила, она чуть ли не прижала к моему лицу свою мерзкую старую рожу, а у меня рот-то был полон табачного соку. Я к ней наклонился и ей говорю Тьфу! – вот таким манером.
Он отвернулся в сторону и изобразил, будто плюет.
– Тьфу! говорю ей вот так, и попал прямо в глаз.
Он приложил руку к своему глазу и издал хриплый стон, как от боли.
– Ох, Исусе, Дева Мария, Иосиф! – это она. – Ох, я ослепла, совсем ослепла, я утопла!
Он поперхнулся сразу от кашля и от смеха и повторял: