Порочная страсть - стр. 48

Неудивительно, что он буквально ошеломил Онор, когда она впервые его увидела, однако теперь ее больше не привлекало ни это лицо, ни высокий рост, ни великолепное тело. Совсем иначе с Нилом… или Майклом, если подумать. Есть в Люсе какая-то червоточина: не слабость и не просто изъян, но внутренняя гниль, что пронизывает все его существо, а потому избавиться от нее невозможно.

Она слегка повернула голову и взглянула на Нила. Этот мужчина в любом кругу считался бы привлекательным, не будь рядом Люса. Те же тонкие изящные черты, но без его яркости, без поразительной игры красок. Годы изрезали глубокими морщинами его лицо, но это лишь придавало ему импозантности, как большинству красивых мужчин, но когда такие же морщины набегали на лицо Люса, из красавца он превращался в чудовище. Возможно, его морщины были иными, не благородными, и выдавали не опыт, а распутство; не пережитые страдания, а капризную вздорность. Вдобавок Люс уже начинал оплывать жирком, а сухощавому Нилу это не грозило. Онор особенно нравились глаза Нила: ярко-голубые, опушенные золотистыми ресницами, – а еще брови: было бы так приятно гладить такие кончиком пальца, снова и снова…

Майкл совершенно другой. Он мог бы сойти, пожалуй, за древнего римлянина, достойнейшего из достойных. Его лицо привлекало если не красотой, то внутренней силой, и отражало твердость духа. Было в Майкле что-то от Цезаря, какая-то скрытая отделенность, непохожесть на остальных. Казалось, всем своим видом он говорил: «Да, я побывал и в раю, и в преисподней, но остался самим собой». Именно этим Майкл невероятно привлекал Онор.

От мыслей ее отвлекло ощущение, что за ней наблюдают. Онор обвела взглядом присутствующих и, придав лицу холодное, отстраненное выражение, повернулась к Люсу. Он так и не смог понять, почему его чары оказались бессильны, а Онор Лангтри не собиралась ему объяснять, отчего внезапно потеряла к нему всякий интерес.

– Сегодня вечером я встретил девушку из родных краев, – вдруг объявил Люс, не меняя позы. – Это же надо: прибыла из нашего захолустья прямиком на базу номер пятнадцать! – и вдобавок меня помнит. И слава богу, а то я бы нипочем ее не узнал: очень сильно изменилась.

Люс уронил руки на стол и, заговорив высоким девичьим голосом, так искусно разыграл сцену встречи, что сестра Лангтри будто увидела все собственными глазами.

– Она сказала, что моя мать стирала белье ее матери, а мне приходилось таскать корзину. Ее отец служил управляющим в банке. – Он понизил голос и тотчас превратился в прежнего Люса, надменного и пресыщенного. – «Наверное, во время Великой депрессии ваш папаша приобрел кучу друзей, пока отбирал за долги последние крохи у всех и каждого, – отвечаю я. – Хорошо, что у моей матери нечего было отнять». А она мне: «Какой вы жестокий», – и вид у нее такой, будто вот-вот расплачется. «Вовсе нет, – говорю, – просто это правда». А она: «Не держите на меня зла», – а в черных глазищах слезы стоят. Тут я и говорю: «Да разве я могу злиться на такую хорошенькую девушку, как вы?» – Люс ухмыльнулся тонко и зло, словно бритвой полоснул. – Хотя это как раз неправда. У меня на нее зуб, я рад буду поквитаться с ней!