Помощница по вызову - стр. 22

А Искру еще и потряхивать начинает. Как будто она меня боится или терпеть не может. Не смотрит прямо – на мои ботинки уставилась. И это тоже, неожиданно, злит. Да так, что вся муть с глубины души поднимается и хочется сделать что-то такое, чтобы всех здесь тряхнуло. Например, поставить ее на колени прямо сейчас. И челюсти разжать, трахнуть этот рот. Я же помню, какими мягкими были ее губы. Бля… Какого я об этом думаю?

– Ну здравствуй, Ис-скр-ра… – протягиваю многозначительно.

Глаза на меня вскидывает моментально. И тут я понимаю, что цепляет в ней. Вот этот взгляд, в котором сразу столько всего намешано, что хочется взять десертную ложку и смаковать по крошке. До-олго.

Сзади меня  снова начинает свою песнь главный. Пытается внимание на Шапочку переключить, а той привить чувство вины.  За то, что она такая бестолковая, и "уважаемый писатель" вынужден был сам приехать в издательство за разъяснениями. А я смотрю на то, как она поджимает тревожно губы, как стискивает тонкие пальчики в кулаки, и ловлю себя на мысли, что даже рад этому шоу. Потому что её реакция означает, что нифига она не в сговоре с идиотами. Девчонка оказалась у меня по глупости. Меня Серым Волком назначила и убежала. И сейчас сбежать мечтает, не от меня – из кабинета. Хотя, кто уж здесь не прав, так это точно не она.

Я не нанимался ее адвокатом. А вот своим – да. Разворачиваюсь в бесячем своем кресле и следующие полчаса наслаждаюсь публичной поркой. И главного, и неглавного, и забежавшего “на огонек” менеджера по связям с общественностью, и юриста – хотя не садист ни разу. Наверное, столько слов, сколько я высказал за это утро, я не произносил и весь последний месяц. Но идиотская ситуация просто вынуждает меня говорить.

К тому же точно знаю – я могу работать с ними, а могу не работать. Последнее мне, в свете происходящего, предпочтительней. Понимают это, от того и пытаются спасти ситуацию.

Я давно взял на вооружение один принцип. Если вспомнить историю, Достоевскому намного  меньше платили за книги, чем Толстому. Потому что Толстой мог писать, а мог не писать. У графа были свои деньги, был титул, поместье. Он не жил с продажи рукописей, мог выставлять свои условия. А Достоевский, каторжник и игрок, не был свободен. Он нуждался в деньгах, издателе, продажах, всячески демонстрировал отчаянное свое положение. Потому ему доставались гроши – при том, что писать на износ приходилось.

Нельзя выпрашивать и слабость свою показывать, что ты в бедственной ситуации. Этим обязательно будут пользоваться.

– Печататься у нас не только выгодно, но и престижно! – продолжает делать хорошую мину при плохой игре главный, промокая лоб. Раскраснелся весь, его помощники не лучше выглядят…