Полынья - стр. 6
Удивительное время! Тогда ему еще казалось, что жизнь – это неуклонное поступательное движение к лучшему, что человек умнеет и все точнее встраивается в законы вселенной. И надо просто думать о хорошем и делать хорошие дела…
Однажды, идя по набережной в Ялте, он встретил ее, свою сокурсницу, с которой учился в одной группе и слегка, скорее словесно, флиртовал. Именно словесно, потому что ничего серьезного к ней не испытывал и обычно вспоминал о ней, лишь когда ее видел. Но его тянуло к ней – она была прекрасной слушательницей, умна, остроумна и умело опускала его с небес на землю, когда его заносило. А его заносило постоянно, ибо он видел, что нравится ей. Но с ней он мог позволить себе высшую степень откровенности, довериться ей как очень близкому человеку и, кажется, ни разу не пожалел о сказанном в минуты такого доверия. Рассказывал он ей, естественно, и про свои интимные дела и не смущался, когда она ему говорила:
– Ну, Алеша, по-моему, ты чудовище! Неужели все мужчина таковы?
– Каковы?
– Ну, озабоченные циники…
– Озабоченные? Да, все! Циники? Нет, не все. Разве я циник?
Разговоры эти были нужны Алексею, потому что в них Елена – так ее звали – задавала точку отсчета добра и зла. Есть такие люди – с изначально поставленным чистым вокалом, с нравственным законом в душе, хотя никаких усилий они для этого не прилагали. Просто им это дано, когда большинству других – нет. Елене было дано, это и тянуло его к ней. Она слушала его без всякой эгоистичной мысли, слушала исключительно ради него самого, как, может быть, слушают в церкви, скорее католической, за перегородкой, не видя лица… Такой у нее был дар участливого внимания к чужим проблемам, и, забывая о ней на годы, Алексей тем не менее нес в себе ее присутствие где-то рядом.
…И вот на набережной Ялты он вдруг лицом к лицу столкнулся с ней. Они пошли на пляж, искупались и поехали к нему – она согласилась посмотреть, как он там устроился. Она остановилась в самой Ялте, в обычной квартире с хозяевами за стенкой… Тогда он впервые и разглядел ее – не как университетскую подружку и собеседницу, а как юную прекрасную женщину. Он и сейчас помнил тот миг – она стояла по колено в бирюзовой воде, чуть наклонившись, подавшись вперед, кончиками пальцев задевая накатывающие волнишки, словно отталкивая их от себя, и взгляд ее, мимо Алексея, рассеянно-счастливый и бирюзовый, как море, был обращен ко всей этой благодати вокруг, когда в какой-то миг осознаешь себя частью мира, его полнокровной подробностью.
Она осталась ночевать в его палатке, посокрушавшись, что не предупредила своих хозяев, и взяв с него слово, что он ее не тронет, но она была слишком хороша, чтобы он не попытался ее искусить, и полночи они целовались, однако стоило ему обозначить дальнейшие намерения, как она, словно Венера Джорджоне, прикрывала ладонью лоно, и без того защищенное трусиками, и шептала нежно, но твердо: «Алеша, нет… ты обещал…»