Полуночный лихач - стр. 17
Нина или угрюмо отмалчивалась, или дерзила, но думала при этом: «Невозможно потерять то, чего никогда не имела!»
Конечно, ей всегда хотелось походить на Инну – такую изящную, такую яркую, оригинальную. Инна мгновенно становилась душой любой компании, в которую попадала. Уже через минуту можно было подумать, что всех этих людей она знает с пеленок, а они все с пеленок влюблены в нее. Доходило порою до нелепостей. Если вздумывалось пошутить Нине, в ответ в лучшем случае кто-нибудь рассеянно улыбался, а остальные просто не слышали ее неуверенного голоса. Но когда эту же самую шутку через минуту повторяла Инна, вокруг воцарялась полная тишина, которая тотчас взрывалась буйным хохотом. К каждому ее слову прислушивались, каждой остроте смеялись, каждую выходку поддерживали. Парни из кожи вон лезли, силясь привлечь ее внимание, девчонки откровенно завидовали, но тоже ничего не могли с собой поделать: подпадали под власть Инниного очарования.
Многие хотели бы занять при ней место ближайшей подружки, потеснив Нину, надеясь, что отблеск Инниного очарования падет и на них. Ох, как переживала тогда Нина! Ревновала до отчаяния, до слез! Но все эти «задушевности» у Инны были ненадолго. Новые привязанности очень быстро иссякали, и тогда в квартире Крашенинниковых вдруг раздавался звонок.
– Здрасьте, Надежда Иванна (или: «Здрасьте, Степан Степаныч!» – если трубку брал отец)! – резонировал на всю комнату певучий Инкин голосок. – А Нинок дома? Можно ее?
– Сейчас, – сухо отвечали родители и комментировали, передавая Нине трубку: – Возвращение блудной подруги! Сейчас начнешь закалывать жирного тельца или немного погодя? Да есть у тебя гордость, в конце концов?!
Гордость у Нины, наверное, была… Только в малом количестве. Ровно в таком, чтобы буркнуть: «А, это ты. Привет!» Вслед за этим гордости приходилось заткнуться, впрочем, самой Нине тоже, потому что Инка обрушивала на нее бурный поток информации о том, где была все это время, что делала, какие все эти девчонки «и-ди-от-ки, ну просто клиника, я умирала с тоски, ей-богу!». Потом следовало приглашение «прошвырнуться по Свердловке» (позднее, после переименования улиц, «прошвырнуться по Покровке»), или съездить на Щелковский хутор на пляж, или смотаться на дискотеку, или просто причалить в гости… И уже через минуту, стыдливо пряча глаза, Нина бормотала: «Ма, я в девять буду дома, ну в десять, край!» – и хлопала дверью, отрезая возмущенные мамины речи и тяжелое, недовольное молчание отца.
«Как же они не понимают, Инка ведь всегда все равно звонит мне, она ко мне возвращается, значит, только я ей нужна! Ведь нас даже зовут практически одинаково!» – твердила она про себя, сломя голову несясь к месту встречи, отгоняя ехидную реплику одной из отставных Инниных подружек, которая куснула ее за самое больное: «Нашей яркой Инночке очень к лицу чужая бесцветность! А мне совершенно не хочется всю жизнь быть чьим-то фоном».