Полуночная девушка - стр. 15
– Так что это за жар-птица такая? – спросила Эхо, потирая живот. – И какое отношение она имеет к этой музыкальной шкатулке?
Птера устало пробормотала себе под нос «ох уж эти дети» и провела Эхо в свое укромное гнездышко с его разномастной мебелью, гобеленами и подушками. По всей комнате были расставлены вазочки с разнообразными конфетами. Пристрастие птератусов к сладкому вошло в пословицу. Эхо помнила, как в детстве зарывалась в подушки и канючила, чтобы Птера перед сном рассказала ей еще одну сказку и дала еще печенья.
Птера опустилась в плетеное кресло посередине комнаты и кивнула Эхо, чтобы та тоже садилась. Девушка повалилась лицом вниз на кушетку, обитую бордовым бархатом, от которого слабо пахло лавандой и нафталином, и схватила шоколадное печенье с тарелки, стоявшей на деревянном журнальном столике. От шоколадного печенья любая тошнота вмиг пройдет.
– Ответ на один вопрос повлечет за собой другие. Слушай. – Птера несколько раз повернула ручку музыкальной шкатулки и открыла ее. Полилась металлическая мелодия, и птичка завертелась вокруг своей оси.
– Ну правильно. Колыбельная сороки. Поэтому я ее и взяла. – Эхо вяло пошевелила пальцами, словно дирижировала маленьким оркестром. – Одна сорока – к скорби, две – к смеху и веселью.
Птера нежно улыбнулась.
– Три к смерти, а четыре – к младенцу в колыбели.
– Пять к серебру, а шесть сорок нам золото сулят, – пропела Эхо, и они закончили вместе: – Семь – к сокровенной тайне, что бережно хранят.
Эхо потерлась щекой о колючий бархат кушетки и вздохнула.
– Нет, это все здорово, конечно, но только не говори, что я не доела буррито только для того, чтобы мы с тобой тут повспоминали прошлое.
– Не хами, – бросила Птера и достала из кармана сложенный в несколько раз пергамент.
Уткнувшись лицом в кушетку, Эхо глухо пробормотала:
– Вот такая уж я хамка уродилась. – Девушка приподнялась на локтях. – Так ты мне расскажешь, что за таинственную бумажку ты нашла в шкатулке, или нет?
Птера осторожно развернула пергамент.
– Это, дорогая моя Эхо, самая важная карта, которую тебе когда-либо доведется увидеть.
Эхо протянула руку и пошевелила пальцами. Птера замялась, но потом все-таки отдала девушке пергамент. Карта была большая, потертая на сгибах, которые на ощупь казались мягкими, точно вата. Вычерчена она была темно-красными чернилами и так изысканно, что походила на иллюстрацию из книги. Очертания суши были Эхо знакомы. Вот побережье Китая, на востоке изогнулась Япония, а слева – Америка. Возле Японии нарисован какой-то символ, напоминавший не то щит, не то герб, хотя детали стерлись от времени. У северо-восточного побережья Америки виднелся ключ, соединенный тонкой линией с Нью-Йорком. Границы европейских стран на карте отличались от тех, что знала Эхо. Наверное, карту чертили до того, как по континенту прокатились две мировые войны. Но Франция была более-менее такой же, а в центре ее красовался кинжал. Стрела соединяла несколько наспех нацарапанных рун птератусов со щитом в Японии. И над всем этим парила красная птица, чьи перья напоминали языки пламени. Сверху над птицей было написано несколько строчек какого-то стихотворения.