Полковник Яковлев. Ученый на старте - стр. 12
– Браток, ты в какую сторону? – спросил спортсмен шофёра.
– В Барановичи, но у меня в кабине роженица, – шофёр указал на сидящую беременную женщину, – а в кузове яблоку негде упасть.
Яковлев заглянул в кузов и увидел детей и женщин, тесно жавшихся друг к другу.
– Да я не за себя. Детишек подобрал по дороге, мать убило осколком. А их, голодных и измученных, на руках несём. В Барановичах у них родная бабка. Уж уважь, довези, а то, не ровен час, погибнут вместе с нами.
Яковлев строго посмотрел на шофёра и, уже не уговаривая, приказал:
– Это надо сделать, дети обессилели.
– Ну что ж, ведите детей! Эй, бабушки, потеснитесь трошки, – скомандовал водитель, высунувшись из кабины.
– Да куда же ещё, тут зёрнышку упасть негде, – пыталась взбунтоваться женщина.
Спортсмен с дружком принесли детей в вещевых мешках. Беременная женщина, глянув на них из кабины, сказала:
– Давайте маленького мне на руки, и девочка может с нами пристроиться, а болыпенький пусть лезет наверх.
Насмерть перепуганные дети расплакались. Яковлев помог Серёже забраться в кузов. Когда машина тронулась и покатила, поднимая клубы пыли, он облегчённо вздохнул и медленно побрёл к лесной опушке, часто оглядываясь в сторону удаляющегося грузовика.
Тишину леса нарушал треск сучьев, ломающихся под сапогами и ботинками. Уставшие за сутки люди с трудом передвигали ноги, спеша уйти от всполохов огня и ракет, грохота и гула, которые не прекращались в течение дня и ночи, а с рассветом наступившего утра ещё больше усилились. А над всем этим беспокойным и тревожным миром вольным хором разносились трели певчих птиц, радостно встречавших летнюю зарю.
По открытой дороге двигаться легче, но опаснее. На шоссе не иссякал поток колонн, спешащих на восток, – машины, подводы, отары овец, стада коров. Всё живое спасалось от врага.
Гнетущие мысли, словно назойливые мухи, кружились в усталой голове Яковлева, воскрешая в памяти слова странствующего философа Спинозы. Мудрец говорил: «Мир ещё слишком полон рабов, чтобы могло свершиться что-нибудь великое». Да, прошло более двухсот лет. А разве германский солдат не с рабским послушанием исполняет жестокую волю фюрера, отдавая за него жизнь?
«Неужели, – думал Яковлев, – то было предсказание, пророчество философа, которому суждено сбыться? Может, это начало гибели моей России, моего народа? Неужели мы не сможем противостоять этой страшной, всесокрушающей вероломной силе? Как же случилось, что мы оказались застигнутыми врасплох и вынуждены, растерянные и безоружные, бежать?» От этих дум кровь приливала к лицу, уши горели, словно Яковлева самого уличили в чём-то унизительном и позорном. «Может быть, – думал он, – во главе с этим крошечным отрядом мне следует повернуть и пойти на врага, принять верную смерть. Но как нелепо и безумно бросаться с голыми руками на танки, не лучше ли сохранить себя и других, объединиться с бойцами разбитых воинских частей и умереть не задаром, а умертвив хотя бы одного врага?»