Полка: История русской поэзии - стр. 26

У Петрова ломоносовское высокое витийство отрывается и от своих метафизических основ, и от идей государственного преобразования. Его карьера начинается с «Оды на великолепный карусель, представленный в Петербурге 1766 года». Сочетание пышности описаний («И вы, поторы[55] Олимпийски, / Вы в равенстве стать с оным низки…») и ничтожности предмета (карусель здесь – торжественный конный выезд) тем больше бросается в глаза, что Петров не создаёт, как Ломоносов, новый язык и не увлекается этой работой: он работает уже по готовым лекалам, и его пафос натужен. В иных случаях содержание более значительно («На войну с турками», 1769), но Петров и здесь не выдерживает заданного высокого тона. Пышная риторика («Султан ярится! ада дщери, / В нем фурии раздули гнев. / Дубравные завыли звери, / И волк и пес разинул зев») переходит в плоскую политическую пропаганду.

Новизна од Петрова – в их строфике. Живший одно время в Англии, он стал использовать сложные разностопные строфы – в духе Джона Драйдена[56]. Так написана, например, ода адмиралу Мордвинову:

Владимир Боровиковский. Портрет Гавриила Державина. 1811 год[57]

Портрет Василия Петрова кисти неизвестного художника.

1790-е годы[58]

К. Гекке.

Портрет Михаила Хераскова.

1800-е годы[59]

Но по языку эти стихи, написанные уже в 1796 году, звучат довольно архаично, по тону холодно-официальны – и бесконечно затянуты. Впрочем, в стихах, согретых личным чувством («Смерть сына моего», 1795), и в сатирах Петров гораздо более жив и куда менее риторичен:

Попытка создать русский эпос у Петрова выливается в многолетнюю работу над переложением «Энеиды» (по заказу Екатерины II). Позднее (в 1787–1796 годах) Ермил Костров (1755–1796) перевёл александрийским стихом[60] «Илиаду».

Херасков же предпринимает последнюю значимую попытку написать большой эпос на материале русской истории – причём выбирает не петровские деяния, а завоевание Иваном Грозным Казани. «Россиада» (1771–1778) была, не в пример эпосу Кантемира и Ломоносова, дописана, объявлена современниками «бессмертной», чтобы быть осмеянной и забытой менее чем через полвека. Впрочем, на периферии литературного процесса эпигоны классицизма пытались создавать эпические поэмы такого типа вплоть до 1830-х годов.