Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества

Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 63.

В конце 1870-х гг. К.Ф. Головин спрашивал А.Д. Градовского, почему при Николае I не было попыток к насильственному перевороту, а при Александре II крамола все разрасталась. Градовский на это отвечал: «При Николае Павловиче был поставлен высокий барьер, и все знали, что он не опустится, и перескочить через него нельзя. Ну, и сидели смирно. А теперь барьер то опускается, то поднимается опять, и никто хорошенько не знает, что дозволено, что нет: оттого-то и пробуют через барьер перескакивать.» (Головин К.Ф. Мои воспоминания: В 2 т. СПб., 1908. Т. 1. С. 375).

Остен-Сакен Ф.Р. Дневник // РГАДА. Ф. 1385. Оп. 1. Д. 1073. Л. 7. К.Ф. Головин подчеркивает в своих воспоминаниях, как удивительно поправело русское общество в начале 1880-х гг.: «Странно было слышать, как чурались всякой мысли о представительстве люди, прежде громко мечтавшие о близкой конституции» (Головин К.Ф. Мои воспоминания: В 2 т. М., 1910. Т. 2. С. 52).

Однако, по мнению Голицына, не все было сказано в Манифесте: «Следовало сказать что-нибудь о дворянстве, на которое теперь сыплются отовсюду обвинения, следовало опровергнуть слухи о передаче земли [крестьянам]» (Голицын В.М. Дневник за 1881 г. // ОР РГБ. Ф. 75. К. 11. Д. 5). И все же Голицын не ставил под сомнение значение данного акта, к которому на тот момент относился сугубо положительно: «Разрешен спор об отставке Лориса, Милютина и Абазы вследствие Манифеста, круто повернувшего нас на путь самодержавия. Теперь положен предел всем толкам о представительстве и об уступках обществу (как будто у нас есть общество в политическом смысле)» (Там же. Л. 5 об. – 6). Поразительно, как эволюционировали политические взгляды князя В.М Голицына к началу XX столетия (См.: Хайлова Н.Б. Дневник князя В.М. Голицына: новые страницы истории общественной мысли России // В ритме времени: Фронтовик. Учитель. Историк. Памяти доктора исторических наук Б.С. Итенберга: Сб. статей и материалов. М., 2018. С. 114–176).

К.П. Победоносцев и его корреспонденты: Воспоминания. Мемуары: В 2 т. Минск, 2003. Т. 1. С. 118–119. Летом 1881 г. граф А.А. Бобринский предвещал скорую катастрофу, обусловленную не столько социальными проблемами, сколько нераспорядительностью правительства, отсутствием ясного вектора развития страны. 28 июля 1881 г. он писал графу П.П. Шувалову: «Я не хочу спорить о том: нужно ли в России представительство или нет, но во всяком случае не нужно безначалия, а мы погружены по шею в самую полную анархию, не французскую или немецкую анархию, но настоящее славянское безначалие, анархия в особенности правителей, анархия крестьянской толпы среди гнилого болота общинного пользования, анархия, прославляемая газетами во всевозможных видах и выражениях. Если для прекращения этого безначалия нужно народное представительство – то я за представительство. Если можно положить конец анархии без представительства – то я против представительства. Но тогда нужна ясная воля и несколько государственных людей, которые бы сообща приводили ее в исполнение. Потому что в провинции, иначе говоря в России, нет ни одного служащего, от станового и мирового судьи до генерал-губернатора, который бы ясно знал, что высшее правительство желает или не желает» (Письмо А.А. Бобринского П.П. Шувалову 28.07.1881 // РГАДА. Ф. 1288. Оп. 1. Д. 3356. Л. 1 об. – 2). В 1885 г. императору представлялись санкт-петербургский предводитель дворянства граф А.А. Бобринский и саратовский предводитель П.А. Кривский. Последний сказал государю, что после издания Манифеста 29 апреля 1881 г. в стране наступило относительное успокоение, т. к. упрочилось убеждение: самодержавный строй не будет поколеблен. Предводители возвращались вместе в карете. Воспользовавшись случаем, Бобринский обратился к старшему коллеге: «Скажите, неужели то, что вы сказали государю, есть ваше убеждение?» «Ваш вопрос, граф, меня изумляет, – отвечал саратовский предводитель, – если бы это не было мое убеждение, разве я бы сказал государю. Я не торгую своими убеждениями» (Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894 / публ., предисл. и коммент. Н.В. Черниковой. М., 2018. С. 158–159). Этот эпизод позволяет охарактеризовать политические симпатии Бобринского, будущего лидера правых в Думе и Государственном совете.

Журналист И.И. Колышко приписывал поворот в политической жизни России трио К.П. Победоносцева, Д.А. Толстого и И.Д. Делянова. «1-е марта 1881 г. застало их почти дряхлыми. Тем не менее, у них хватил сил и энергии, чтобы свалить Лорис-Меликова, опиравшегося на великого князя Константина Николаевича, а снизу – на либеральное русское общество и чиновничество. Этот триумвират с ношей не менее 200 лет на плечах повторил подвиг спартанцев на историческом мосту, преградил путь вливавшейся струе либерализма» (Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания / сост., вступ. ст., подг. текста и коммент. И.В. Лукоянова. СПб., 2009. С. 58). Стоит ли говорить, что Колышко ошибается? В 1881 г. ни Толстой, ни Делянов не обладали большим административным весом. Важнее другое: подчеркиваемое публицистом стремление к политическим реформам, к которым относились благосклонно в самых «высших сферах» и с большой симпатией в обществе и бюрократических кругах. Это большой силы течение, которое должно было привести к новой организации власти, временно (а кому-то могло показаться, что и навсегда) было приостановлено.

Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / пер. с англ. М.Б. Левина. М., 2010. С. 80–97. Тема «конец истории» неоднократно обыгрывалась в карикатурах директора императорских театров И.А. Всеволжского. Так, он изобразил десять министров царствования Александра III в виде корневильских колоколов, тем самым отсылая публику к популярной оперетте Робера Планкеттта «Les cloches de Corneville» («Корневильские колокола»). В ней, в частности, рассказывалось о Корневильском замке, чьи колокола прежде звучали на всю округу. Ныне они замолкли, а сам замок погрузился в колдовской сон. Видимо, ему Всеволжский уподоблял саму Россию (Ипполитов А.В. Тузы, дамы, валеты: Двор и театр в карикатурах Всеволжского из собрания В.П. Погожева. М., 2016. С. 40–41). К этой же теме Всеволжский вернулся в карикатуре «Ночной столик Спящей Красавицы». Директор императорских театров изобразил министра внутренних дел Д.А. Толстого в виде бутылки с морфием, министра народного просвещения И.Д. Делянова – колпачка для гашения свечи, издателя «Московских ведомостей» М.Н. Каткова – колокольчика для вызова прислуги. Все они располагались на книге Ш.Л. Монтескье «О духе законов». Закладкой в ней «служил» обер-прокурор Св. Синода К.П. Победоносцев. Очевидно, под «спящей красавицей» подразумевался сам царь (Там же. С. 42–43).

Валуев П.А. Дневник, 1877–1884. Пг., 1919. С. 170.

Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 71 об. – 72.

Рцы (Романов И.Ф.) Собр. соч.: В 2 т. Т. 1: Нагота рая: Историко-философское эссе. Парадоксы и афоризмы. Религиозная публицистика. Политические и экономические статьи. Путевые очерки / изд. подг. А.П. Дмитриев и Д.А. Федоров. СПб., 2016. С. 282. По мысли публициста, абсолютизм непременно ведет к революциям: «“L’fttat c’est moi”, – говорил Людовик XIV, а в отдалении уже слышались раскаты “Марсельезы”. “Мой даже климат”, – говорил император Николай I, не догадываясь, что на обороте этого, так чуждого русской действительности, абсолютизма было начертано кровавое “1-е Марта”, а еще ранее “Севастополь”». Подобно прочим мыслителям славянофильского толка, И.Ф. Романов видел спасение в возрождении подлинного самодержавия (Там же. С. 250).

К.А. Скальковский остроумно назвал царствование Александра III эпохой «реформ реформ» (Скальковский К.А. Сатирические очерки и воспоминания. СПб., 1902. С. 253).

Трубникова Н.В. Французская историческая школа «Анналов». М., 2017. С. 259.

Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая история становым хребтом истории? // Thesis. 1994. Вып. 10. С. 177–190.

Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: В 2 т. / пер. с англ. И.А. Пильщикова. М., 2004. Т. 2.

Кром М.М. Новая политическая история: темы, подходы, проблемы // Новая политическая история: Сб. научных работ. СПб., 2004. С. 11–14.

Трубникова Н.В. Указ. соч. С. 263–264.

См.: Розанваллон П. Утопический капитализм. История идеи рынка / пер. с фр.

А. Зайцевой; науч. ред., ред. перевода, предисл. В. Каплуна. М., 2007.

См.: The new political history // Kritika. Vol. 5. № 1 (Winter, 2004); Соловьев К.А. Что такое политическая повседневность // Историк и его время: Сб. статей К 70-летию профессора В.В. Шелохаева. М.: РОССПЭН, 2011. С. 192–203.

См.: Блоин Ф, Розенберг У. Споры вокруг архивов, споры вокруг источников / пер. с англ. Е. Канищевой // Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? М., 2013. С. 135–136, 139–140. В том числе и в связи с этим следует понимать слова П. Бурдье об опасности, «которой мы подвергаемся всякий раз, когда думаем посредством государства, считая, что мы сами так думаем» (Цит. по: Волков В.В. Государство, или Цена порядка. СПб., 2018. С. 12).

В действительности классики школы «Анналов» как раз критиковали традиционную политическую историю за «событийность и анекдотизм», «субъективизм и индивидуализм» (Трубникова Н.В. Указ. соч. С. 259–260). «Это “историзирующая” история, которая не дорого стоит, поверхностная, выпускающая добычу, чтобы поймать ее тень. Вместо этого на первый план следует выдвинуть историю глубинных исторических процессов, экономическую, социальную и ментальную историю» (Ле Гофф Ж. Указ. соч. С. 180).

См.: Орлова Г.А. Изобретая документ: бумажная траектория российской канцелярии // Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? М., 2013. С. 45–46.

Фуко М. «Нужно защищать общество». Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975–1976 гг. / пер. с фр. Е.А. Самарской. СПб., 2005. С. 38, 48–59;

Он же. Психиатрическая власть. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973–1974 учебном году / пер. с фр. А.В. Шестакова. СПб., 2007. С. 59–77. «Нужно видеть, что право, как я думаю, не столько устанавливает законность, сколько приводит в действие различные процедуры подчинения. Таким образом, для меня вопрос заключался в том, чтобы обойти, избежать центральной для права проблемы верховной власти и повиновения ей индивидов и вместо нее выдвинуть проблему господства и подчинения. В этой связи требовались некоторые методологические предосторожности, чтобы обойти проторенный путь юридического анализа, свернуть с него. Первое из упомянутых методологических правил состояло в том, чтобы не ограничиваться анализом упорядоченных и законных форм центральной власти, ее общих механизмов и совокупных последствий» (Там же. С. 46). Еще более отчетливо эта мысль прозвучала в беседе с Ж. Делезом: «Повсюду, где есть власть, она осуществляется. И собственно говоря, никто не является ее обладателем, но тем не менее она осуществляется всегда в определенном направлении, когда одни находятся по одну сторону, а другие – по другую, и мы не знаем, у кого она есть, но мы знаем, у кого ее нет» (Он же. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. / пер. с фр. С.Ч. Офертаса, под общ. ред.

В.П. Визгина и Б.М. Скуратова. М., 2002. Ч. 1. С. 76). Наконец, «власть… это нечто гораздо более сложное, гораздо более плотное и рассеянное, чем какая-либо совокупность законов или какой-то государственный аппарат» (Там же. С. 238). См. также: Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне: Двенадцать лекций / пер. с нем. М.М. Беляева, К.В. Костина, Е.Л. Петренко, И.В. Розанова, Г.М. Северской; науч. ред. и автор послесл. Е.Л. Петренко. М., 2008. С. 283–284; Эрибон Д. Мишель Фуко / пер. с фр. Е.Э. Бабаевой; предисл. и науч. ред. С.Л. Фокина. М., 2008. С. 258–259; Дьяков А.В. Мишель Фуко и его время. СПб., 2010. С. 487–490.

Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992) / ред. – сост. П. Шампань, Р. Ленуар, Ф. Пупо, М.К. Ривьер; пер. с фр. Д. Кралечкина и И. Кушнаревой; предисл. А. Бикбова. М., 2016. С. 129.

Там же. С. 143.

Там же. С. 155.

Сергеев И. Римская империя в III н. э. Харьков, 1999. С. 146.

Категории политической науки / А.Ю. Мельвиль, Т.А. Алексеева, К.П. Боришполец и др. М., 2002. С. 131.

Там же. С. 135.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / пер. с англ. А.Н. Нестеренко; предисл. и науч. ред. Б.З. Мильнера. М., 1997.

С. 17–18; Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки: Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества / пер. с англ. Д. Узланера, М. Маркова, Д. Раскова, А. Расковой. М., 2011. С. 59.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. С. 19.

Зайончковский ПА. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970; Он же. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.

Писарькова Л.Ф. Государственное управление России с конца XVII до конца XVIII века. М., 2007.

Шепелев Л.Е. Чиновный мир России XVIII – начала XX в. СПб., 1999; Он же. Аппарат власти в России. Эпоха Александра I и Николая I. СПб., 2007.

Raeff M. The bureaucratic phenomena of imperial Russia, 1700–1905 // American historic review. 1979. Vol. 84. № 2. P. 399–411.

Torke H.-J. Continuity and change in the relations between bureaucracy and society in Russia, 1613–1861 // Canadian Slavic studies. 1971. Vol. 5. № 4. P. 457–476.

Уортман Р.С. Властители и судии. Развитие правового сознания в императорской России / пер. с англ. М.Д. Долбилова при участии Ф.Л. Севастьянова. М., 2004. С. 343–391.

Lieven D. Bureaucratic Authoritarism in Late Imperial Russia: The Personality, career and opinions of P.N. Durnovo // The Historical Journal. 1983. Vol. 26. № 2. P. 394–395, 396–397, 399; Idem. Russia’s rulers under the old regime. New Haven. L., 1990. P. 207–255.

Рибер А.Дж. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ // Великие реформы в России, 1856–1874. М., 1992. С. 44–72.

Mosse W.E. Russian Bureaucracy at the End of the Ancien Regime: The Imperial State Council, 1897–1915 // Slavic Review. December 1980. Vol. 39. № 4. P. 617–618.

Fallows T. The zemstvo and the bureaucracy // The zemstvo in Russia. Cambridge, 1982. P. 177–242.

Whelan H.W. Alexander III and the State Council. Bureaucracy and counter-Reform in Late Imperial Russia. New Brunswick, 1982. Р. 198.

Rowney D.K. Organizational change and social adaptation: The pre-revolutionary Ministry of internal affairs // Russian officialdom. The bureaucratization of Russian society from the Seventeenth to the Twentieth century. Chapel Hill, 1980. P. 283–315.

Градовский АД. Начала русского государственного права. СПб., 1875; Алексеев А.С. Русское государственное право. М., 1892; Он же. Русское государственное право. Пособие к лекциям. М., 1905; Коркунов Н.М. Русское государственное право: В 2 т. СПб., 1909; Обзор деятельности Государственного совета в царствование Александра III, 1881–1894. СПб., 1895; Государственный совет, 1801–1901. СПб., 1901; Середонин С.М. Исторический обзор деятельности Комитета министров. СПб., 1902. Т. 1–3; Исторический обзор деятельности Комитета министров. СПб., 1902. Т. 4; Щеглов В.Г. Государственный совет в первый век его образования и деятельности (30 марта 1801–1901). Ярославль, 1903; История Правительствующего Сената за двести лет. 1711–1911 гг.: В 5 т. СПб., 1911.

Ерошкин Н.П. Российское самодержавие. М., 2006. С. 64–282; Он же. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 2008.

Раскин Д.И. Исторические реалии российской государственности XVIII – начала XX века. Российская империя как «регулярное государство». Lewiston; Queenston; Lampeter, 2000. С. 46–133; Долбилов М.Д. Рождение императорских решений: монарх, советник и «высочайшая воля» в России XIX в. // Исторические записки. 2006. № 9 (127). С. 5–48; Он же. «Угадывать волю Вашу»: роль советника в принятии императорских решений в России XIX века // Петр Андреевич Зайончковский. Сб. статей и воспоминаний к столетию историка. М., 2008. С. 403–428; СобкоЕ.М. Государственный совет в эпоху Александра III. М., 2007; Шилов Д.Н. Министр и министерство: Практика и стили работы руководителей ведомства // Английская набережная, 4. СПб., 2004. С. 311–332.

Yaney G.L. The systematization of Russian government: Social evolution in the domestic administration of imperial Russia, 1711–1905. Urbana, 1973.

Orlovsky D.T. The limits of Reform. The ministry of internal affairs in Imperial Russia, 1802–1881. Massachusetts. L., 1981. P. 197–205.

Ремнев А.В. Самодержавное правительство. Комитет министров в системе высшего управления Российской империи (вторая половина XIX – начало XX в.). М., 2010. С. 6.

Ремнев А.В. Самодержавное правительство. Комитет министров в системе высшего управления Российской империи (вторая половина XIX – начало XX в.). С. 489.

Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 212.

См.: Голечкова О.Ю. Бюрократ его величества в отставке: А.А. Половцов и его круг в конце XIX – начале XX в. М., 2015. С. 25–30.

Половцов А.А. Дневник, 1893–1909 / сост., коммент., вступ. ст. О.Ю. Голечковой. СПб., 2014. С. 405.

Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история менталитета / под ред. Х.Э. Бедекера. М., 2010. С. 21–33; Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи: В 2 т. / пер. с нем. К.А. Левинсона; сост. Ю.П. Зарецкий, К.А. Левинсон, И. Ширле; науч. ред. перевода Ю. Арнаутова. М., 2014. Т. 1. С. 23–44. По словам ведущего представителя Кембриджской школы истории понятий К. Скиннера, «объяснение политического поведения зависит от изучения политических идей и принципов и. оно окажется недостаточным без обращения к ним» (Скиннер К. Истоки современной политической мысли: В 2 т. / пер. с англ. А.А. Олейникова. М., 2018. Т. 1: Эпоха Ренессанса. С. 11). Кроме того, он отмечал недопонимание «роли нормативного словаря, которым пользуется любое общество для описания и оценки своей политической жизни» (Там же. С. 12).

«Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода: В 2 т. / под ред. А.И. Миллера, Д.А. Сдвижкова, И. Ширле. М., 2012; Вымятнина Ю.В. Деньги, или Золотая антилопа. СПб., 2016; Магун А.В. Демократия, или Демон и гегемон. СПб., 2016; Марей А.В. Авторитет. Подчинение без насилия. СПб., 2017; Миллер А.И. Нация, или Могущество мифа. СПб., 2016; Марасинова Е.Н. «Закон» и «гражданин» в России второй половины XVIII века: Очерки истории общественного сознания. М., 2017. С. 13–41; Волков В.В. Государство, или Цена порядка. СПб., 2018.

Текст данного параграфа впервые в сокращенном виде был опубликован в: Соловьев КА. Идея самодержавия (конец XIX – начало XX вв.) // Философия. 2018. Т. 2. № 2. До и после революции. С. 48–69.

Мережковский Д.С. «Больная Россия»: Избранное. Л., 1991. С. 127–128. Эта мысль Мережковского получила в его работе следующее продолжение: «Законное насилие для нас почти неощутимо, потому что слишком привычно. Нельзя не дышать, дышим и законодательствуем; дышим и насилуем; проливаем кровь. Это ежедневное, ежечасное, ежесекундное кровопролитие так же безболезненно, как правильное движение крови в жилах. Это по капельке сочащаяся или только испаряющаяся кровь бесцветна, как воздух, безвкусна, как вода. Но стоит ринуться толпе к Бастилии уже не с детской “Марсельезой” – и привычное становится необычайным; вкус крови – острым, лакомым или отвратительным; утверждение: “убить всегда можно” – недоумением: когда можно и когда нельзя?» (Там же. С. 128). См.: Колоницкий Б.И. Семнадцать очерков по истории Российской революции. М., 2017. С. 75.

Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. М., 2002. Ч. 1. С. 75.

К. Скиннер отмечал, что к концу XVI в. «понятие государства приобретает узнаваемые нововременные черты. Произошел решительный сдвиг от идеи “правителя, поддерживающего свое состояние (his state)” – то есть попросту подтверждающего свое положение, – к идее конкретного правового и конституционного порядка, то есть государственного порядка, который правитель должен поддерживать. Вследствие этого преобразования основанием для правления становится власть государства, а не правителя» (Скиннер К. Указ. соч. С. 8).

Конечно, сторонники такой точки зрения подчеркивают, что речь идет о поступательном процессе, который начался еще в период Высокого Средневековья и в значительной мере объяснялся столкновением светской и папской власти (Кревельд М. Расцвет и упадок государства / пер. с англ. под ред. Ю. Кузнецова и А. Макеева. М., 2006. С. 81–156). См. также: Ямпольский М.Б. Физиология символического. Кн. 1: Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима. М., 2004. С. 68.

Следует лишний раз подчеркнуть, что в западноевропейской мысли XVII в. под полицией подразумевалось прежде всего искусство управления, а не органы правопорядка. «Утопия полицейского государства» предполагала «порядок во всем, что можно увидеть» (Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году / пер. с фр. Н.В. Суслова, А.В. Шестакова, В.Ю. Быстрова. СПб., 2011. С. 414, 422–423).

Шмитт К. Понятие политического / пер. с нем. Ю.Ю. Коринца, А.Ф. Филиппова, А.П. Шурбелева. СПб., 2016. С. 176. В частности, К. Шмитт писал: «Абсолютистское государство, принимающее свои формы начиная с XVI в., возникло именно из краха средневекового, плюралистического, феодально-сословного правового государства и его юрисдикции и опиралось на военных и чиновничество. Поэтому в существенной мере это государство исполнительной власти и правительства» (Шмитт К. Государство: Право и политика / пер. с нем. и автор вступ. ст. О.В. Кильдюшова. М., 2013. С. 118). Шмитт предлагал разводить патримониальную монархию, когда король является вождем лично преданной ему свиты, и чиновную, характерную для государства Нового времени, когда правитель стоит во главе корпорации бюрократов (Он же. Государство и политическая форма / пер. с нем. О.В. Кильдюшова; сост. В.В. Анашвили, О.В. Кильдюшов. М., 2010. С. 158–159). Причем в условиях все более рационализировавшейся публичной сферы монархия утрачивала свое безусловное значение, обращаясь лишь в символ власти, от которого рано или поздно можно избавиться (Там же. С. 161).

Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 142, 403.

Там же. С. 55.

Еллинек Г. Общее учение о государстве / пер. с нем. И.Ю. Козлихина. СПб., 2004. С. 210–224; Кокошкин Ф.Ф. Избранное / сост., автор вступ. ст. и коммент. А.Н. Медушевский. М., 2010. С. 76–78.

Там же. С. 93–94.

Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 65–74; Кокошкин Ф.Ф. Указ. соч. С. 84–86; Жувенвиль Б. де. Власть. Естественная история ее возрастания / пер. с фр. B. П. Гайдамака и А.В. Матешук. М., 2010. С. 87–98.

Кокошкин Ф.Ф. Избранное. С. 90–92.

В данном случае важна авторская формулировка: «Государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области… претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия (Вебер М. Избранные произведения / сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н. Давыдова, предисл. П.П. Гайденко; пер. с нем. П.П. Гайденко, М.И. Левина, А.Ф. Филиппова. М., 1990. С. 646). В сущности, схожую (хотя отнюдь не тождественную) интерпретацию государства предложил М. Фуко: «Второй момент политической теории суверенитета связан изначально с тем, что она выделяет множественность властей, которые не являются властями в политическом смысле слова, а представляют просто способности, возможности, силы, она может их конституировать в качестве властей в политическом смысле слова только при условии, что между возможностями и властями будет установлено прочное и основополагающее единство, единство власти. Неважно, будет ли это единство воплощено в образе монарха или государства; важно, что в нем берут начало различные формы, аспекты, механизмы и институты власти. Множественность властей, толкуемых в качестве политических властей, может быть установлена и может функционировать только исходя из единства власти, основанной на теории суверенитета» (Фуко М. «Нужно защищать общество». Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975–1976 учебном году.

C. 60–61). Иными словами, государство возникает тогда, когда возникает подлинное единство политической власти. Но власть бывает не только политической, и в центре внимание Фуко – отнюдь не «физическое насилие». Соответственно, проблему власти он не сводит к государственности: «Я не думаю, что совокупность властей, которая осуществляется внутри общества. сводится целиком к системе государства. Государство с его судебными, военными и другими главными органами представляет собой лишь гарантию, несущую опору целой сети властей, идущих по иным каналам, отличным от его главных путей» (Он же. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. Ч. 1. С. 183. См. также: Сенеляр М. Контекст курса // Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году. С. 499–500).

Вполне характерно, что американская исследовательница Н.Ш. Коллман рассматривает процесс государственного строительства в России в 1500-х – 1800-х гг. в тесной связи с постепенной монополизацией правительственной властью права на насилие и упорядочением его применения (Коллман Н.Ш. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / пер. с англ. И.И. Прудовского. М., 2016. С. 522–523).

«Государство и есть эта хорошо обоснованная иллюзия, место, которое существует, по сути, именно потому что его считают существующим» (Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 62).

И одновременно с тем – вместе с военными вызовами, всякий раз предполагавшими реорганизацию армии (Жувенвиль Б. де. Указ. соч. С. 205–214).

См.: Манов Ф. В тени королей. Политическая анатомия демократического представительства / пер. с англ. А. Яковлева. М., 2014. С. 7–10, 39–40; Хархордин О.В. Основные понятия российской политики. М., 2011. С. 15–21. При этом с возникновением и укреплением государственных институтов меняются и функции права. По замечанию М. Фуко, с XVI–XVII вв. оно служит скорее не государству, а ограничению его всесилию (Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978–1979 учебном году / пер. с фр. А.В. Дьякова. СПб., 2010. С. 21–23). Неслучайно, что в XVIII – начале XIX в. правовое государство – это прежде всего противоположность полицейскому (Там же. С. 217–219).

Элиас Н. Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с: Введением: Социология и история / пер. с нем. А.П. Кухтенкова, К.А. Левинсона, А.М. Перлова, Е.А. Прудниковой. М., 2002. С. 193–195. См.: Блюш Ф. Людовик XIV / пер. с фр. Л.Д. Тарасенковой, О.Д. Тарасенкова. М., 1998. С. 150. Характерно, что М. Фуко писал об «административной», а не абсолютной монархии, что, может быть, точнее определяет характер политических режимов Европы XVII–XVIII вв. (Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году. С. 152).

Шмитт К. Понятие политического. С. 136–143.

По словам английского историка Р. Маккенни, в Западной Европе XVI в. шло «становление государственности как абстрактной идеи, а не образования, отождествляемого с конкретным правителем». Результатом этого интеллектуального процесса, занявшего по меньшей мере целое столетие, стали идеи, сформулированные в работах Ж. Бодена (Маккенни Р. XVI век. Европа. Экспансия и конфликт / пер. с англ. С.Б. Володиной. М., 2004. С. 111). См. также: Скиннер К. Истоки современной политической мысли: В 2 т. М., 2018. Т. 2: Эпоха Реформации. С. 521–524, 534.

Аналогичный процесс в Московской Руси XV–XVI вв. исследует М.М. Кром. В сущности, он пишет о трех взаимосвязанных процессах: институциональной перестройке правительственной организации, появлении зачатков управленческого «класса» и поиске нового обоснования великокняжеской (а затем царской) власти (Кром ММ. Рождение государства. Московская Русь XV–XVI вв. М., 2018. С. 121–134, 191–217. См. также: Он же. Государство раннего нового времени: общеевропейская модель и региональные отличия // Новая и новейшая история. 2016. № 4. С. 3–16).

Как писал К. Шмитт, «идея современного парламентаризма, требование контроля и вера в общественное мнение и публичность возникли в процессе борьбы с тайной политикой абсолютных князей; чувство свободы и справедливости было возмущено практикой arcana, которая решала судьбы народов тайными постановлениями» (Шмитт К. Понятие политического. С. 145). См. также: Скиннер К. Указ. соч. С. 462–463.

В связи с этим М. Вебер писал, «что в мире скоро не останется никого, кроме таких людей порядка, – так этот процесс уже начался, и главный вопрос, стало быть, не в том, как мы еще можем поддержать его или ускорить, а в том, что мы можем противопоставить этой механизации, чтобы оградить остаток человечности от дробления души, от этого повсеместного господства бюрократических идеалов» (Цит. по: Каубе Ю. Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох / пер. с нем. К.Г. Тимофеевой; под науч. ред. И.В. Кушнаревой и И.М. Чубарова. М., 2016. С. 338).

Бойцов М.А. Величие и смирение. Очерки политического символизма в средневековой Европе. М., 2009. С. 25–90; Власть и образ: очерки потестарной имагологии. СПб., 2010; См. также: Элиас Н. Указ. соч. С. 100–145; Берк П. Что такое культуральная история? / пер. с англ. И. Полонской; под науч. ред. А. Лазарева. М., 2015. С. 136–139. Эта система образов тем более значима, что «тот, кто правит чиновниками и служащими, сам, по своему социологическому типу, чиновником быть не может» (Каубе Ю. Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох. С. 424). Иными словами, смысловым ядром бюрократического государства должен быть миф о небюрократической власти, строящейся, например, на харизматическом основании или же оправданной Божественным провидением.

См.: Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: В 2 т. М., 2002; Он же. Николай II и образ самодержавия // Реформы или революция? Россия, 1861–1917. СПб., 1992. С. 18–30.

Хешнелл Н. Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего нового времени / пер. с англ. А.А. Паламарчук, Л.Л. Царук, Ю.А. Малахова; отв. ред. С.Е. Федоров. М., 2003. С. 239–240. Подобный ход мысли был характерен для многих консервативных мыслителей, которые часто были несклонны отождествлять явления с самоназванием. 24 ноября 1909 г. Д.А. Хомяков писал К.Н. Пасхалову: «“Самодержавие” и “абсолютизм” по существу своему так же отличны одно от другого, как в общественной жизни “культурный выразитель своего народа” и “интеллигент”: первый во власти самодержавия, а второй абсолютный император» (Письмо Д.А. Хомякова К.Н. Пасхалову 24.11.1909 г. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 402. Л. 5).

Вместе с тем государственная «мифология» не менее значима, нежели управленческая практика. Согласно наблюдению М. Фуко, государство – это не только средства, но, может быть, в первую очередь цель, которая как раз и обусловливает мифологическое оформление политического пространства (Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году.

C. 375).

Вернадский В.И. Дневник за 1900 г. // Архив РАН. Ф. 518. Оп. 2. Д. 32. Л. 22 об. В январе 1900 г. Б.Н. Чичерин говорил П.С. Шереметеву: «Какое у нас самодержавие! Хорошее самодержавие, конечно. Имеет значение, но не такое, как у нас: это игрушка в руках лгунов» (Сообщение П.С. Шереметева о своем разговоре с Б.Н. Чичериным 15 января 1900 г. // ОПИ ГИМ. Ф. 31. Оп. 1. Д. 142. Л. 5 об. – 6).

Либеральное движение в России. 1902–1905 гг. / сост. Д.Б. Павлов. М., 2001. С. 69.

Хотя, как уже было сказано, западноевропейский абсолютизм отнюдь не такой, как его привыкли понимать в славянофильской среде. Л.А. Тихомиров определял самодержавие «как монархию истинную, составляющую верховенство народной веры и духа в лице монарха». Его он противопоставлял «монархии деспотической» и монархии абсолютной, «в которой монарх по существу имеет только все власти управления, но не имеет верховной власти, остающейся у народа, хотя без употребления, но в полной потенциальной силе своей» (Тихомиров ЛА. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 100).

См.: Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности, 1899–1905. М., 2009. С. 63–88.

О понятии «неославянофильство» см.: Соловьев КА. Указ. соч. С. 249–251.

Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом / предисл., подгот. текста и коммент. С.В. Шелохаева. М., 2007. С. 165–166.

Переписка Д.Н. Шипова с М.В. и Е.К. Челноковыми (1897–1914) // Шелохаев С.В. Д.Н. Шипов: Личность и общественно-политическая деятельность. М., 2010. С. 208.

Киреев А.А. Россия в начале XX столетия. СПб., 1903. С. 41. В 1905 г. Н.А. Хомяков писал в связи с этим: «В основу государственного строя должно быть поставлено начало “нравственное”, а не начало “правовое”, народное представительство должно вытекать не из права каждого гражданина на долю власти, а из обязанности каждого заботиться о нуждах общих» (Хомяков Н.А. Политические письма // Русское дело. 1905. № 40. 5 ноября).

Однако далеко не все представители консервативной мысли столь пренебрежительно относились к правовым институтам. Вряд ли можно считать удивительным, что подобную позицию не разделял К.П. Победоносцев, который на всех витках своей интеллектуальной биографии оставался «законником». По оценке правоведов, он тяготел к основным положениям исторической школы права (Нольде А.Э. Обзор научной юридической деятельности К.П. Победоносцева // Журнал Министерства народного просвещения. 1907. № 8. С. 97).

Согласно теории возрождения естественного права (П.И. Новгородцев, В.М. Гессен, с некоторыми оговорками Е.Н. Трубецкой), юридические нормы, регулирующие жизнь людей, сродни нравственным принципам. Они предзаданы, т. к. охраняют те естественные права человека, которые не вызывают сомнения в данном обществе. «Естественное право вообще не заключает в себе никаких раз навсегда данных, неизменных юридических норм: оно не есть кодекс вечных заповедей, а совокупность нравственных и вместе с тем правовых требований, различных для каждой нации и эпохи» (Трубецкой Е.Н. Лекции по энциклопедии права // Труды по философии права. СПб., 2001. С. 326). Государственному авторитету необходимо лишь придать определенную форму и так очевидным правилам поведения. Согласно этой теории, право как целостная система не устанавливается законодателем, а является проявлением правосознания общества. Однако это правосознание нужно еще выявить и сформулировать. А «каждый из органов, претендующих на выражение общественного мнения (в т. ч. правосознания. – К. С.). всегда. исходит не из того, каково есть общественное мнение, а из того, каким оно должно быть. Говоря от имени народа или общества, всегда мысленно построяют эти понятия, причем основаниями для этого построения являются, с одной стороны, известные принципы и цели, а с другой стороны, предположение о том сочувствии, которое эти принципы и цели могут встретить в общественных кругах» (Новгородцев П.И. Введение в философию права. СПб., 2000. С. 120). Такая природа правосознания предполагает, что в его основании лежит высший идеал: в сущности, навязанный обществу он априорен и не подлежит обсуждению. Следовательно, в случае господства в интеллектуальной сфере либеральных идей гражданские и политические права человека не могут быть упразднены даже на всенародном референдуме. См.: Туманова А.С. Теория прав человека как интегральное направление либеральной правовой мысли России конца XIX – начала XX в. // Общественная мысли России: истоки, эволюция, основные направления: Материалы международной научной конференции. М., 2017. С. 640–669; Tumanova А.5. The liberal doctrine of human rights in Late Imperial Russia: A history of the struggle for the rule of law // Cahiers du monde Russe. 2016. 57/4. P. 791–818.

См.: Бадалян Д.А. «Колокол призывный»: Иван Аксаков в русской журналистике конца 1870-х – первой половине 1880-х гг. СПб., 2016. С. 256.

Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 168. См. также: Репников А.В. Консервативные модели российской государственности. М., 2014. С. 151–153.

Записка К.Н. Пасхалова // ОР РГБ. Ф. 265. К. 134. Д. 2. Л. 86 об. Следует иметь в виду, что К.Н. Пасхалов многие годы служил в Министерстве финансов, в 1882 г. стал сотрудником Крестьянского поземельного банка. Правда, по словам сослуживца Ф.Ф. Воропонова, он никак не подходил к «чиновничьему шаблону» и имел свой взгляд на дело (Воропонов Ф.Ф. Крестьянский банк и его начало. Из личных воспоминаний // Вестник Европы. 1905. № 12. С. 542).

Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 169. 1 июня 1907 г. П.Б. Мансуров писал Ф.Д. Самарину: «Я полагаю, что монархический принцип не выдержал бы никакой критики, если бы он требовал выдающихся способностей у монархов. Монархия, как я понимаю, имеет целью поставить во главе народа личную совесть и при том в таких условиях, которые наиболее облегчали бы ей свободное проявление, т. е. при наименьших побуждениях подчиняться частным эгоистическим мотивам» (Письмо П.Б. Мансурова Ф.Д. Самарину // ОР РГБ. Ф. 265. К. 193. Д. 12. Л. 158 об. – 159).

Хомяков ДА. Самодержавие: Опыт схематического построения этого понятия // Православие, самодержавие, народность. М., 1993. С. 136–137. См. также: Цимбаев Н.И. Историософия на развалинах империи. М., 2007. С. 314, 316. Надо иметь в виду, что сочинения Д.А. Хомякова вызвали резкое неприятие Николая II. По сведениям чиновника МИД А.К. Бентковского, «сын Хомякова написал брошюру о самодержавии и желал получить разрешение на ее напечатание. Брошюра была препровождена государю великим князем Сергеем Александровичем. Его Величество нашел брошюру безобразной и спросил о ней мнение Плеве. Говорят, Хомякову предложили написать брошюру за границей. Он отказывается.» (Бентковский А.К. Дневники // ОР РГБ. Ф. 218. К. 558. Д. 1. Л. 3).

В 1905 г. в «Кружке москвичей» аналогичным образом интерпретировали отношение к политике и политическим правам, господствовавшим в России. Члены кружка исходили из факта своеобразия исторического опыта России, предопределявшего особую политическую и социальную организацию страны. Согласно этим представлениям, русскому народу не был свойственен типичный для Западной Европы индивидуализм, который подталкивал население к борьбе за свои политические права. В России общественные и частные интересы гармонично уживались. Соборная природа русской культуры способствовала единству всех при сохранении личного достоинства каждого. В силу этого русский народ был свободен от политических страстей. Он тяготился государственной властью, поэтому неограниченные полномочия передал самодержавному монарху, в полной мере выражавшему его волю. Однако реализации идеала самодержавия препятствовало отсутствие прямого общения между царем и народом. Его восстановление было обусловлено государственной необходимостью, а не следованием западноевропейскому идеалу правового государства. Поэтому «следует исходить не из понятия о политических правах народа, а из понятия о его обязанностях. Задача состоит не в создании народного представительства, а в выработке организации, которая дала бы власти возможность привлекать к совместной с правительством работе лучших людей из среды самого населения» (Печатные материалы «Кружка москвичей» // ОР РГБ. Ф. 265. К. 134. Д. 11. Л. 3 об.).

Там же. Л. 8 об.; Шарапов С.Ф. Самодержавие и самоуправление. М., 1903. С. 24, 55. С.Ф. Шарапов, в частности, говорил, что «русское историческое самодержавие может иметь в земском деле, т. е. во внутреннем управлении, основное и органами только правильно поставленное и вполне самостоятельное народное самоуправление (местное)» (Речь С.Ф. Шарапова 10 апреля 1905 г. // ОПИ ГИМ. Ф. 43. Оп. 1. Д. 112. Л. 152).

Проект С.Ф. Шарапова // ОПИ ГИМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26. Л. 28.

Проект С.Ф. Шарапова // ОПИ ГИМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26. Л. 8 об.

Письмо А.Д. Оболенского С.Ю. Витте // ОР РГБ. Ф. 440. К. 2. Д. 7. Л. 2. См.: Цимбаев Н.И. Историософия на развалинах империи. С. 372.

Записка о самодержавии А.Д. Оболенского // РГИА. Библиотека. Коллекция печатных записок. № 45. Л. 1. В том числе Д.А. Хомяков разводил понятия «самодержавие» и «абсолютизм», которые предполагали принципиально отличные модели политического устройства. Самодержавие подразумевало патриархальную власть правителя, схожую с властью отца семейства и имеющую мало общего с безусловным подчинением рабов своему господину, т. е. деспотизмом. «Самодержавие есть “эволюция” начала “семейного главенства”, т. е. той формы власти, при которой она является выразительницей в одном лице волевой функции органически-собирательной человеческой единицы, сначала семьи, потом рода-племени, потом народа. Самодержавие есть олицетворенная воля народа, следовательно, часть его духовного организма и потому служебная сила, зависящая, как в отдельном индивидууме воля, от совокупности всех психических сил единоличного индивидуума, – в одном случае, собирательно органической единицы – в другом. Призвание самодержавия состоит в том, чтобы творить “не волю свою”, а выражая собой народ с его духовными требованиями и с его особенностями, вести народ по путям, “народом самим излюбленным”, а не “предначертывать ему измышленные” пути» (Хомяков ДА. Самодержавие // Православие. Самодержавие. Народность. М., 2005. С. 212). Следовательно, перед самодержцем стояла задача выявить общую волю, а не навязать государству свою. Действия монарха должны соответствовать народному миропониманию. Поэтому он не может произвольно вмешиваться в частную жизнь человека, изменять религиозный канон или, например, переносить столицу из одного города в другой. Самодержец неотделим от своих подданных, его воля – прямое проявление народного духа, поэтому сам народ не может себя противопоставлять царской власти, противоборствовать ей. «Власть, вполне народная, свободна и ограниченна одновременно. Свободна в исполнении всего, клонящегося к достижению народного блага “согласно с народным об этом благе понятием”; ограничена же тем, что сама вращается в сфере народных понятий, точно так, как всякий человек ограничен своей собственной личностью. В нем единовременно соединяются свобода и несвобода» (Там же. 274).

Абсолютизм же основывается на культе силы. Он прямой «антипод народовластия», т. к. строится на подавлении всякой частной или общественной инициативы. Традиции такого «хронического диктаторства» были заложены еще в Римской империи, которая стала прообразом для всех последующих западноевропейских государств. «Императорство есть в своей сущности – обращение временной власти в постоянную. Это власть полководца, власть которого, действительно, есть власть «по преимуществу»; и для своего проявления она требует полного безволия подчиненного ей материала» (Там же. С. 216).

Однако в действительности абсолютная власть монарха неизбежно подменяется ничем не ограниченным произволом бюрократии, которая «заслоняет» собой правителя, создает чрезвычайно сложный механизм управления, в котором может разобраться лишь опытный чиновник. Его порочность – не в злонамеренности, а в незнании народных нужд и чаяний. Бюрократия исходит из абстрактных представлений о благе, которые часто лишены конкретного содержания.

В период петровских реформ и в России произошла подмена самодержавия абсолютизмом. Самодержавие сохранилось лишь в умах народных масс, чья культура основывалась на традиционных православных ценностях. «Власть ради власти, автократия ради самой себя, самодовлеющее – вот чем Петр и его преемники, а за ними их современные апологеты, стремились заменить живое народное понятие об органическом строе государства, в котором Царь – глава, народ – члены, требующие для правильного действия своего взаимодействия и органической связи, при наличности которых свобода власти не исключает зависимости ее от общих всему народному организму начал; при ней же свобода власти – не произвол, а зависимость народа – не рабство» (Там же. С. 220–221).

Схожую, в сущности, славянофильскую модель воспроизводит в своих сочинениях и Л.А. Тихомиров (Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 356).

Примечательно, что схожая логика была характерна и для западноевропейских мыслителей, анализировавших собственные политические и правовые реалии. В частности, Б. Констан, обосновывая значение монархии Луи Филиппа, писал о «нейтральности» королевской власти, занимавшей надпартийную позицию (Шмитт К. Государство и политическая форма. М., 2010. С. 163–164).

Записка П.С. Шереметева // РГИА. Ф. 1088. Оп. 2. Д. 465. Л. 3. П.С. Шереметев писал Ф.Д. Самарину 17 января 1906 г., уже после издания Манифеста 17 октября 1905 г.: «Подчиняясь царской воле, мы все же продолжаем считать, что для России, по нашему убеждению, лучшая форма – это самодержавие, но, разумеется, не в смысле искаженного бюрократией, как это тянулось с тех пор особенно, что мы управляемся министерствами, сими “обломками” конституции Сперанского, а истинного самодержавия, проявляющегося в живом общении с выборными от народа». (Письмо П.С. Шереметева Ф.Д. Самарину 17.01.1906 // ОР РГБ. Ф. 265. К. 208. Д. 23. Л. 7).

Киреев А.А. Россия в начале XX столетия. С. 30.

Там же. С. 33.

Там же. С. 37–40.

Там же. С. 34.

Там же. С. 35. 6 июня 1902 г. публицист «Нового времени» С.Н. Сыромятников писал В.К. Плеве: «Когда Вы успокоите общество, Вам придется обратиться к опросу земли о ее нуждах, то есть к той или другой форме Земского собора. Не забудьте, что Земский собор есть единственная идея, примиряющая Россию с самодержавием. Это наша святыня, и будет преступно обращать ее в оперетку» (Письмо С.Н. Сыромятникова В.К. Плеве 06.06.1902 // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 1136. Л. 2).

Письмо Ф.Д. Самарина А.А. Кирееву // ОР РГБ. Ф. 265. К. 156. Д. 10. Л. 11.

Там же. Л. 23.

Может ли земский собор вывести нас из настоящего положения // Мирный труд. 1905. 4 апреля. Харьков. С. 29.

Там же. С. 28.

Там же. С. 29–30.

Машинописи материалов и адресов императору московского дворянства и московского земства // ОР РГБ. Ф. 265. К. 116. Д. 31–33. Л. 3 об.

Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 288. Схожую мысль защищал А.С. Суворин: «Английская конституция – родное учреждение. Она не существует в виде “хартии” или особого основного закона, организующего власти и основания публичного права. Она образовалась постепенно и вошла в нравы страны. Постоянно повторялось с настойчивостью. что ничего нового не давалось, а это все старые права, которыми английский народ постоянно пользовался» [Суворин А.С. Русско-японская война и русская конституция. Маленькие письма (1904–1908). М., 2005. С. 219]. На сей счет в консервативной среде не могло быть согласия. В отличие от Шипова или Суворина К.Н. Леонтьев полагал конституционную монархию не монархией вовсе: «Конституционная монархия не есть монархия действительная; в конституционном государстве властвует демократическая полиархия, слегка ограниченная исполнительной и большей частью только отрицательной силой “Князя” (Государя)». Более того, конституционная монархия, по мнению Леонтьева, – переходная и исторически кратковременная форма правления, предшествующая установлению «эгалитарной республики» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2008. Т. 8. Кн. 2. С. 7–8).

[Суворин А.С.] Дневник Алексея Сергеевича Суворина / текстологическая расшифровка Н.А. Роскиной; подг. текста и предисл. Д. Рейфилда, О.Е. Макаровой. L.; М., 2000. С. 64.

Там же. С. 306.

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880 гг. М., 1984. С. 449–472. В.С. Кривенко вспоминал о Д.И. Воейкове: «По рассеянности, по откровенным разговорам, по экзальтированности и по самой внешности, по режущим глаза дефектам костюма он напоминал какого-нибудь ученого-чудака, а не петербургского влиятельного чиновника, оберегающего прежде всего свой престиж, дипломатически отмалчивающегося. Дмитрий Иванович то громогласно развивал планы о сближении правительства с общественным представительством, то дружески шептался, и притом на виду у других, со знаменитым жандармом Судейкиным» (Кривенко В.С. В Министерстве двора. Воспоминания / вступ. ст., подг. текста С.И. Григорьева, С.В. Куликова, Д.Н. Шилова; примеч. С.В. Куликова. СПб., 2006. С. 220).

А.Д. Пазухин придерживался скорее славянофильских идеалов. По словам К.Ф. Головина, «это был человека крупного ума, только ума чересчур прямолинейного и потому склонного к иллюзиям. Он был искренне убежден, что порядок управления Россией был почти что идеальный при царе Алексее Михайловиче, что к тогдашним нравам, к тогдашним понятиям нам следовало бы вернуться. А.Д. Пазухин при всей его искренности, при всем его ораторском таланте, одно отличало от славянофилов. У тех, из-за поклонения Москве XVII века, сквозит любовь к России более древней, где свободно гуляли новгородские ушкуйники и столь же свободно удельные князья, чисто по средневековому, воевали и грабили друг друга. У Пазухина симпатии последнего рода отсутствовали вполне. Он искренне любил московского чиновника, приказного, дьяка, “служилого человека”, этого очень мало симпатичного субъекта» (Головин К.Ф. Мои воспоминания. Т. 2. С. 100–101).

Реформы в России с древнейших времен до конца XX в.: В 4 т. М.: Политическая энциклопедия, 2016. Т. 3. Вторая половина XIX – начало XX вв. / отв. ред. В.В. Шелохаев. С. 244–255.

Записка А.Н. Куломзина Э.В. Фришу // РГИА. Библиотека. Коллекция печатных записок. № 45. Л. 1.

Русский консерватизм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия / отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 2010. С. 256–257.

Там же. С. 335–337.

Валуев ПА. Дневник, 1877–1884. Пг., 1919. С. 186. В связи с этим П.А. Валуев говорил: «Петр Великий прорубил окно в Европу; но многие из наших влиятельных деятелей постарались к этому окну приделать железные ставни и закрывают их, чтобы европейский свет не проник к нам, в Россию. Я старался держать ставни открытыми» (Либрович С.Ф. На книжном посту: Воспоминания. Записки. Документы. М., 2005. С. 240).

^>1Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. № 9120. Л. 4 об. См.: Тесля А.А. «Последний из “отцов”»: биография Ивана Аксакова. СПб., 2015. С. 581–584. Вместе с тем скептическое отношение к славянофильским формулам отнюдь не свидетельствует об охранительном настрое того или иного государственного служащего. Так, критиком славянофильства был сенатор, а впоследствии государственный секретарь А.А. Половцов. Однако он же был сторонником проведения политической реформы. Свои взгляды он изложил в записке 1876 г.

По его мнению, рецепт спасения не следовало искать в славянофильских статьях И.С. Аксакова, как это впоследствии делал министр внутренних дел Н.П. Игнатьев. Не нужно было копировать западноевропейский конституционный опыт. Следовало использовать те правовые и политические практики, которые уже сложились в России к концу 1870-х гг. По мнению Половцова, конституционное устройство – это естественное состояние политического организма. Его нельзя безболезненно перенести с одной почвы на другую. Так, английский конституционный режим – результат многовековой британской истории. Точно так же должно быть и в России: ее правовой уклад должен логически вытекать из предыдущего опыта (Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 7. Л. 83).

Половцов специально подчеркивал: он не ставил под сомнение незыблемость самодержавия. Пространства России, весь исторический опыт страны подразумевали именно самодержавное правление. Но во второй половине XIX в. об этой форме правления оставалось лишь вспоминать. В действительности в России установилась диктатура министров, от которых император полностью зависел (Там же. Л. 85).

С точки зрения Половцова, прежде всего, следовало обеспечить постепенный переход власти от чиновников к «нечиновникам», общественным деятелям. Бюрократ – в большинстве случаев человек зависимый, не способный к самостоятельным суждениям (Там же. Л. 87). Фундаментом же будущих преобразований должно стать земство (Там же. Л. 73). Его представителям следовало дать право законодательной инициативы. Кроме того, они должны получить право контролировать бюджет. Наконец, и правительственным агентам следовало так или иначе отвечать перед ними (Там же. Л. 74). По оценке Половцова, к концу 1870-х гг. первые две функции принадлежали Государственному совету. Третья (правда, в высшей степени условно) – I департаменту Сената (Там же. Л. 75). Все это позволяло Половцову считать Государственный совет не законосовещательным, а законодательным учреждением (Там же. Л. 82). Тем важнее правильно организовать его работу, разумно отбирать его членов. В нынешнем его виде Государственный совет не мог вполне справиться со своими обязанностями. Его состав был в значительной мере случайным. Полноценные прения фактически не позволялись. При таких обстоятельствах планомерное обсуждение законопроектов было практически исключено, что предопределяло низкое качество нормативной базы в стране (Там же. Л. 83).

Законодательная инициатива должна была быть предоставлена земским собраниям и городским думам, чьи представители смогли бы отстаивать инициативы органов местного самоуправления непосредственно на заседаниях Государственного совета. «Правительство узнало бы таким путем народные потребности из самого верного и прямого источника, призванные депутаты сообщили бы те местные, специальные сведения, недостаточность коих часто бывает ощутительна в центральном правительстве, а самый порядок обсуждения не представлял бы встречающихся в многолюдных выборных собраниях неудобств, порождаемых самолюбивым увлечением, разгаром стра

стей всякого рода» (Записка А.А. Половцова // ГА РФ. Ф. 652. Оп. 1. Д. 649. Л. 25). На этом поприще могли бы проявить себя многие земцы. Это стало бы началом их государственной карьеры. Эффективность такого «карьерного лифта» была бы полезна и обществу, и власти. Наконец, обсуждение законопроектов в присутствии экспертов со стороны органов местного самоуправление способствовало оздоровлению всей политической жизни страны. «Законодательные прения за крайне редкими исключениями не могут и не должны составлять тайны, они, напротив, выясняют законодательные взгляды и способствуют к правильному применению законов. Такого рода гласность имела бы еще выгодную сторону, она сделала бы невозможным для самого правительства присутствие в Совете бездарных членов. Правительство было бы поневоле поставлено в необходимость избирать себе дельных, полезных советников, а не людей, повышаемых фаворитизмом или числом пережитых десятилетий» (Там же. Л. 27).

Кроме того, следовало расширить полномочия Государственного совета. Он утверждал бы доклады министров. Это освобождало бы императора от обязанности быть единственным экспертом при оценке деятельности своих ближайших сотрудников (Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 7. Л. 85–86). Обновленный Государственный совет, по мысли Половцова, получил бы право учреждать особые комиссии для разработки законопроектов. Это избавило бы высшее законосовещательное (а по Половцову – законодательное) учреждение от доминирования министров, с которыми «рядовые» члены Государственного совета, в силу своей неосведомленности и дефицита технических средств, не могли конкурировать. Такие подготовительные комиссии получили бы право запрашивать ведомства интересовавшие их сведения (Записка А.А. Половцова // ГА РФ. Ф. 652. Оп. 1. Д. 649. Л. 27 об). Председателем Государственного совета не должен был быть великий князь, как это повелось еще с царствования Александра II. Практика показала, что это стесняло свободу суждений сановников (Там же. Л. 29).

Впоследствии, в 1882 г., Половцов доказывал великому князю Михаилу Николаевичу, что «нужно хранить императора как драгоценнейший политический символ, как Далай-ламу, но рядом с этим необходимо создать действительную силу». В сущности, ставился вопрос о создании объединенного правительства, которое как раз мог возглавить дядя царя (Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1 Д. 20. Л. 62 об.).

[Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел / ред., библиографический очерк, коммент. П.А. Зайончковского; текст подготовлен М.Г. Вандалковской и К.М. Платоновой: В 2 т. М., 1961. Т. 1. С. 100. Вполне очевидно, что в этом случае Валуев, вопреки славянофильским интеллектуальным конструкциям, отождествлял самодержавие с абсолютизмом.

Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 7. Л. 68. Примерно то же самое писал правовед, сенатор, общественный деятель А.Ф. Кони в письме С.Ф. Морошкину 27 января 1888 г.: «Ты знаешь, что для настоящего состояния русского общества я признаю самодержавие лучшей формой правления, но самодержавие, в котором всевластие связано с возможным всезнанием, а не самовластие разных проскочивших в министры хамов, которые плотной стеной окружают упрямого и ограниченного монарха» (Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1969. Т. 8. С. 99–100).

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. / предисл. Л.Г. Захаровой, биографический очерк, коммент. П.А. Зайончковского. М., 2005. Т. 1. С. 108.

Там же. С. 356.

Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 44. По этому поводу Е.М. Феоктистов отметил: «И.А. Вышнеградский – слишком умный человек, чтобы верить всему тому, что он рассказывает Грингмуту. У него много озлобленных врагов – это не подлежит сомнению, но враги эти – люди легкомысленные и пустые, которые напускают мерзкие сплетни о нем, наушничают государю.» (Там же. Л. 44 об.). В действительности слухи о «конституционализме» Воронцова-Дашкова были сильно преувеличены, но все же имели под собой некоторые (хотя и весьма шаткие) основания. Весной 1881 г. он сочувствовал преобразованиям, инициированным М.Т. Лорис-Меликовым, готов был выступить с запиской к императору в поддержку реформ, а политический курс, ассоциировавшийся с именем К.П. Победоносцева, полагал «реакционно-чиновничьим» (Дубенцов Б.Б. М.Т. Лорис-Меликов и «охранители» в 1880–1881 гг. // Страницы российской истории. Проблемы, события, люди: Сб. статей в честь Б.В. Ананьича. СПб., 2003. С. 67–68).

Блюш Ф. Людовик XIV. С. 719.

[Суворин А.С.] Дневник Алексея Сергеевича Суворина. L.; М., 2000. С. 304. В январе 1880 г. на совещании министров с участием великого князя Константина Николаевича цесаревич Александр Александрович (будущий Александр III) говорил о своем отношении к конституционному устройству: «Конституция, не может принести нам пользы. Выберут в депутаты пустых болтунов-адвокатов, которые будут только ораторствовать, а пользы для дела не будет никакой. И в западных государствах от конституции беда. Я расспрашивал в Дании тамошних министров, и они все жалуются на то, что благодаря парламентским болтунам нельзя осуществить ни одной действительно полезной меры. По моему мнению, нам нужно теперь заниматься не конституционными попытками, а чем-нибудь совершенно иным» (Перетц Е.А. Дневник (1880–1883) / сост. и науч. ред. А.А. Белых. М., 2018. С. 71–72). Эти слова были созвучны тому, что говорил К.П. Победоносцев на заседании Совета министров 8 марта 1881 г. по поводу проекта реформы Государственного совета, инициированной М.Т. Лорис-Меликовым («конституции» Лорис-Меликова) (Там же. С. 156–157). Неприятие только лишь возможной «всероссийской говорильни» крепко сидело в голове императора. В мае 1882 г. при назначении министром внутренних дел графа Д.А. Толстого император сказал: «Мне бы стоило подписать Конституции, чтобы сделаться популярным, но я и не думаю этого делать» (Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 20. Л. 79). В 1889 г. в связи с введением в Японии конституции Александр III написал: «Несчастные, наивные дураки» ([Ламздорф В.Н.] Дневник В.Н. Ламздорфа, 1886–1890. М.; Л., 1926. С. 159).

Монархи цеплялись за ускользавшее самодержавие. При этом есть некоторые основания полагать, что они вполне реалистично оценивали «законотворческую механику», действовавшую в России. Так, в октябре 1885 г. поэт и вместе с тем государственный служащий А.Н. Майков поведал князю В.П. Мещерскому слух, будто бы пущенный министром народного просвещения И.Д. Деляновым. На докладе, где излагалась инструкция по проведению государственных экзаменов по правоведению, против слов «Самодержавие есть источник всякой власти в России» Александр III отметил слово «есть» и подписал вместо него: «было». Это поразило Майкова. Он увидел в том свидетельство, что сам царь изверился в собственном самодержавии (Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894. С. 202–203).

Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 67 об. В своем дневнике Николай II записал: «Был в страшных эмоциях перед тем, чтобы войти в Николаевскую залу к депутациям от дворянств, земств и городских обществ, которым я сказал речь» [Дневники императора Николая II (1894–1918) / отв. ред. С.В. Мироненко, авторы предисл. С.В. Мироненко, З.И. Перегудова, Д.А. Андреев, В.М. Хрусталев; рук. колл. подготовки текста дневников к изданию З.И. Перегудова. М., 2011. Т. 1. С. 182). См. также: «Слышались голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями». Варианты речи Николая II 17 января 1895 г. / публ. И.С. Розенталя // Исторический архив. 1999. № 4. С. 213–219).

Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 398. Конечно, и среди искренних сторонников самодержавия были и те, кто далеко не во всем соглашался с основами славянофильского учения. Одним из наиболее известных из них был К.П. Победоносцев. Его влияние на политическую жизнь России конца XIX – начала XX вв. то росло, то падало. И все же в 1881–1905 гг., т. е. почти четверть века, он оставался на самой вершине «олимпа» государственной жизни империи. Однако его представления о власти, государстве, самодержавии столь своеобразные, что сложно считать их определяющими для бюрократической элиты того времени. Победоносцев был фаталистом. Он не верил в перспективы самодержавного строя. Предсказывал неизбежную победу революции. Его отстаивание самодержавия – это тщетная (по мнению самого Победоносцева) попытка приостановить безудержный исторический процесс (Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. М., 1991. С. 219). Впрочем, некоторые высказывания Победоносцева были вполне славянофильскими по духу. 6 декабря 1904 г. при обсуждении реформаторского проекта князя П.Д. Святополк-Мирского он предпочел говорить о самодержавии в мистическом духе: «Царь-де папа, он должен руководствоваться не политическими, но религиозными соображениями. Если он откажется от самодержавия, то он обезглавит церковь. Русский народ впадет в варварство и грех. Отказ от самодержавия явился бы таким образом грехом от Божьего закона. Царь принимает свои права Божьей милостью от своих предков. Как он может решиться на преступление, отказавшись от того, что ему дало Божьим соизволением. Как он оправдается перед своими потомками в том, что он отказался из-за преходящих затруднений от Божьего вечного установления. На царе лежит обязанность защищать православие и веру и оставить своим потомкам свое Божье право в неуменьшенном преступными внушениями объеме» (Письмо из Санкт-Петербурга Д.Н. Шипову о совещании 6 декабря 1904 г. // ОР РГБ. Ф. 440. К. 3. Д. 14. Л. 2; См. также: Полунов А.Ю. К.П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России. М., 2010. С. 99–100, 181).

Критически о славянофильском учении отзывался К.Н. Леонтьев: «Славянофилы всегда представлялись мне людьми с самым обыкновенным европейским умереннолиберальным образом мыслей. И государь Николай Павлович был прав, подозревая постоянно, что под широким парчовым кафтаном их величавых “вещаний” незаметно для них самих скрыты узкие и скверные панталоны обыкновенной европейской бур

жуазности» (Леонтьев К.Н. Славянофильство теории и славянофильство жизни // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2007. Т. 8. Кн. 1. С. 465–466). Представления же Леонтьева о власти вопиющим образом расходятся со славянофильскими построениями: «Пора же, наконец, сознаться громко, что и вся Россия, и сама Царская власть возрастали одновременно и в тесной связи с возрастанием неравенства в русском обществе, с утверждением крепостного права и с развитием того самого “наследственного чиновничества”, которое так не нравится столбовому, 600-летнему – Н.П. Аксакову» (Там же. С. 467). Такого рода высказывания – нарочитый эпатаж, нацеленный против взглядов, популярных в обществе. Сами славянофилы хорошо чувствовали ту дистанцию, которая отделяла их от идей Леонтьева: для него ключевое значение имели не этические принципы, а эстетическая составляющая образа будущего. Характерно резкое неприятие идей Леонтьева И.С. Аксаковым [Фетисенко ОЛ. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX – первой четверти XX века). СПб., 2012. С. 158–161]. С.Ф. Шарапов писал: «Г. Леонтьев не наш. Слишком многое отделяет его верования от наших, его мировоззрение от того, которое мы привыкли называть “славянофильским”» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 8. Кн. 2. С. 807. См. также: Фетисенко ОЛ. Указ. соч. С. 86–88).

В то же самое время, высоко оценивая графа Д.А. Толстого в качестве министра внутренних дел, Леонтьев, в частности, писал: «Не будучи ничуть славянофилом в теории, на практике он оказался истинным славянофилом – в смысле не племенном, а культурно-государственном.» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 8. Кн. 2. С. 50). Иными словами, в устах Леонтьева аттестация сановника как славянофила служила своего рода похвалой.

При этом консервативные критики славянофильства отнюдь не во всем друг с другом соглашались. Напротив, Леонтьев относился к К.П. Победоносцеву без всякой симпатии: «Он, как мороз препятствует дальнейшему гниению; но расти при нем ничто не будет. Он не только не творец, он даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, – он только консерватор, в самом тесном смысле слова; мороз, я говорю, сторож, безвоздушная гробница, старая “невинная” девушка и больше ничего» (Пророки византизма: Переписка К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова (1875–1891) / сост., вступ. ст., коммент. О.Л. Фетисенко. СПб., 2012. С. 196).

В рамках славянофильства сформировался политический «метаязык», устраивавший адептов самых разных взглядов – и охранителей, и сторонников институциональных реформ. Иными словами, славянофильство становилось своего рода интеллектуальной «площадкой» для «благонамеренного» диалога о будущности русской политики. В связи с этим славянофильские понятия и концепции получали широкое хождение и становились «кирпичиками» для построения различных теорий, в том числе и катковского направления [См.: Твардовская ВА. Идеология пореформенного самодержавия (М.Н. Катков и его издания). М., 1978. С. 227–228; Котов А.Э. «Царский путь» Михаила Каткова. Идеология бюрократического национализма в политической публицистике 1860-1900-х годов. М., 2016. С. 18]. Кроме того, наиболее заметные представители неославянофильства (А.А. Киреев, Л.А. Тихомиров, С.Ф. Шарапов и др.) видели в М.Н. Каткове своего прямого предшественника (Там же. С. 52).

В соответствии с этим определением можно было дать дефиницию самодержавию, что и сделал граф Д.Н. Блудов в беседе с Николаем I. «Различие между самодержавием и деспотизмом граф Блудов объяснял императору Николаю тем, что самодержец может по своему произволу изменять законы, но до изменения или отмены их должен им сам повиноваться» ([Валуев //..Д.| Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: В 2 т. М., 1961. Т. 1. С. 77).

Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). Собр. 2-е. Т. 17. № 15518. С. 291.

Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб., 1894. С. 325–335. Н.М. Коркунов отмечал: «Наконец, нельзя не отметить, что и граф [М.А.] Корф обыкновенным нормальным порядком издания законов считает издание по предварительному обсуждению в Государственном совете, а издание их без участия Совета представляет себе возможным лишь в особых, исключительных случаях, когда “государь император по действию самодержавной власти усмотрит надобность объявить волю свою без выслушания мнения сего учреждения”. Очевидно, и по мысли графа Корфа именные указы, состоявшиеся без участия Совета, не столько законы, сколько чрезвычайные указы, совершенно подходящие к тому, что прусская и австрийская конституции называют государевыми указами с силой закона» (Он же. Русское государственное право. СПб., 1909. Т. 2. С. 28).

Государственный деятель В.Ф. Романов так вспоминал о Н.М. Коркунове: «Тогда много шума в научных кругах наделала докторская диссертация Коркунова на тему “Указ и Закон”. Выступавший в числе оппонентов, проф. Сергеевич заявил, что он прочел работу Коркунова и не мог найти ни одного возражения, прочел во второй раз и им овладели некоторые сомнения, прочел в третий раз и только тогда понял, что Коркунов совершенно не прав; такова сила его логики. Не удивительно, что для меня Коркунов был непогрешим во всех его взглядах» (Романов В.Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг. / публ. С.В. Куликова. СПб., 2012. С. 57). См. также: Дякин В.С. Сфера компетенции указа и закона в третьеиюньской монархии // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1976. № 8. С. 237; Источниковедение: Учеб. пособие / И.Н. Данилевский, Д.А. Добровольский, Р.Б. Казаков и др.; отв. вед. М.Ф. Румянцева. М., 2015. С. 233–234.

Градовский А. Д. Собр. соч. СПб., 1903. Т. 8. С. 215. Характерно, что формула Н.М. Коркунова получила выражение в решениях Комитета министров в декабре-январе 1904–1905 гг.: «По точному разуму Основных государственных законов (ст. 47 и 50) предначертания законов в Российской империи рассматриваются в Государственном совете, потом восходят на высочайшее усмотрение и не иначе поступают к предначертанному им совершению как действием самодержавной власти. Сообразно сему во всех лицах, на которые распространяется действие закона, должна господствовать уверенность, что издаваемый закон при обсуждении его привлек к себе в полной мере внимание законодателя и составляет проявление действительной и непосредственной монаршей воли. Этим объясняется значение формы, в которую выливается закон, и возможность нареканий на лиц, стоящих во главе ведомств, в тех случаях, когда высочайшее утверждение предположений законодательного свойства испрашивается всеподданнейшими докладами их вне установленного порядка, соответствующего важности принимаемых в порядке законодательном мер и обеспечивающего более тщательную разработку законодательных мероприятий.

Против уклонений от установленного порядка, отражающихся вредно и на внутреннем достоинстве законов, надлежит принять меры в таком притом направлении, которое находит себе обоснование в содержании действующих законоположений. Так, в точную согласность с приведенным выше правилом ст. 50 законов основных о внесении всех предначертаний законов в Государственный совет, статья 162 учреждений министерств требует внесения министрами и главноуправляющими представлений об отмене или изменении законов в Государственный совет с предварительным на сие высочайшим разрешением, а ст. 28 учреждения Комитета воспрещает вносить в Комитет министров представления по роду своему, принадлежащие до Государственного совета, то есть законодательные представления. Изъятием из этого общего порядка должны почитаться только случаи, когда закон издается по непосредственному изволению монаршему в виду указа за собственноручным императорского величества подписанием.» (Извлечения из журнала Комитета министров. 21, 24 декабря 1904 г., 4 января 1905 г. // ГА РФ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 2740. Л. 25–26).

Законы бывают разные. Это в том числе и закон о государственном бюджете. В Российской империи распределение казенных средств не было в достаточной мере упорядоченным, что предоставляло свободу бюрократии. 29 января 1884 г. А.А. Половцов писал императору: «Переходя к расходам, сказывается, что в одном ведомстве сделана полумиллионная передержка без всякого объяснения тому причин и без испрошения на то разрешения, в другом делается (хотя и незначительная) приплата за такую работу, для которой существуют особые чиновники, в третьем цифры, служащие основанием представления, оказываются неверными, в четвертом не представлено сведений о повреждении, которое предполагается исправить. В пятом умножающиеся расходы на чиновников по мере того, как дело, этим чиновникам порученное, переходит в другие руки, в шестом испрашивается расход на учреждение в то время, когда учреждение это закрывается» (Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1. Л. 78).

По мнению американского исследователя Б. Линкольна, концепт законности был «краеугольным камнем» мировосприятия высшей бюрократии эпохи Великих реформ (Lincoln B.W. On the vanguard of reforms: Russian “enlightened bureaucrats”, 1825–1861. DeKalb, 1982; См. также: KippJ.W. M.Kh. Reutern on the Russian state and economy: A liberal bureaucrat during the Crimean era, 1854–1860 // Journal of modern history. Chicago, 1975. Vol. 47. № 3. P. 437–459; Yaney G. Bureaucracy and Freedom: N.M. Korkunov’s Theory of the State // The American Historical Review. Vol. 71. № 2 (Jan., 1966). P. 468–486).

Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 2. С. 5–6.

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 161.

Там же. С. 337.

В этой связи В.М. Пуришкевич говорил: «Ни о какой конституции у нас речи быть не может. Наша конституция – это крестное целование. Государь император целует крест в знак того, что он дает ответ за свои действия только перед Господом Богом и своей совестью, народ целует крест царю на верную службу – вот наша конституция» (Правые партии: Документы и материалы / сост., автор предисл., введ. и коммент. Ю.И. Кирьянова, отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 1998. Т. 2. С. 316; См. также: Иванов А.А. Владимир Пуришкевич – опыт биографии правого политика (1870–1920). М.; СПб., 2011. С. 112).

Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 192.

Речь идет о т. н. праве диспенсации.

Лазаревский Н.И. Русское государственное право. СПб., 1913. С. 338.

Тем не менее в учебниках по государственному праву традиционно проводилась мысль о законности как фундаментальном начале российской правовой жизни. Как писал Н.М. Коркунов, «начало законности в нашем государственном быту не явилось результатом какого-нибудь одного законодательного постановления, а сложилось как плод постепенного развития государственной жизни. Самоограничение власти правом составляет необходимое условие каждого сколько-нибудь развитого государственного быта. Прежде всего само могущество государственной власти может окрепнуть и утвердиться только под условием подчинения власти началам права, так как только тогда в гражданах может развиться чувств законности, делающее для них повиновение власти долгом. Деспотическая власть, при всей суровости внешнего проявления, никогда не может быть достаточно сильной и твердой, именно потому что она опирается только на физическую силу, а не на сознание нравственного долга ей повиноваться. Сознание долга действует всегда и постоянно, а физическое принуждение не может быть непрерывным» (Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 1. С. 216). Иными словами, Коркунов подразумевает, что любое стабильное существование социально-политической системы строится на законности даже вне зависимости от характера политического режима. Согласно этой точки зрения, и абсолютная монархия, стремящаяся быть нормой, а не правовой аномалией, ограничивает самая себя, устанавливая правовые рамки собственной деятельности.

Ганфман М. Законодательство // Ежегодник газеты «Речь» на 1912 г. СПб., 1912. С. 50.

Корф СА. Инициатива закона в русском праве // Право. 1902. № 12. 17 марта. Стб. 588.

Там же. Стб. 589.

Кроме того, право законодательной инициативы было предоставлено Правительствующему Сенату (Каминка А.И. Законодательный почин Правительствующего Сената // Право. 1902. № 15. 7 апреля. Стб. 767–768).

Надо иметь в виду, что деятельность М.М. Сперанского не сводилась к простой инкорпорации уже существовавших нормативных актов в Свод законов Российской империи. Сперанский существенно редактировал собираемые им правовые памятники. По словам Г.Э. Блосфельдта, «приходится признать, что работа по Своду 1832 г. не была простым воспроизведением источников, а являлась, хотя Сперанский и не хотел этого признать, истолкованием существующего права» (Блосфельдт Г.Э. «Законная» сила Свода законов в свете архивных данных. Пг., 1917. С. 19).

Ружицкая И.В. Законодательная деятельность в царствование императора Николая I. М.; СПб., 2015. С. 245–256.

Там же. С. 264–302. Работавший в Государственной канцелярии в конце XIX – начале XX в. Э.П. Беннигсен так охарактеризовал значение Свода законов: «Несомненно, в Своде Законов было много архаизмов и курьезов (например, запрещение в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений “всем и каждому пьянства” или в нем же – употребления на свадьбах артиллерийских орудий), но нигде больше я не видал такой удачной в кодификационном смысле работы. Быть может, это надо объяснить тем, что Россия унаследовала свою культуру от Византии и что у русских юристов идеальный кодекс Юстиниана всегда оставался перед глазами» [Bakhmeteff archive (BAR). Bennigsen coll. Box. 1. Folder 2. Воспоминания Э.П. Беннигсена]. Сотрудник, последователь и биограф Сперанского барон М.А. Корф писал о другом детище своего учителя – Полном собрании законов – так: «Не говоря уже о Своде, этом бессмертном осуществлении гениальной и колоссальной мысли, каждый участвующий в администрации, равно как и всяк, кто призван к юридическо-ученым трудам, должен отдать полную справедливость и другому величественному созданию Сперанского – Полному собранию законов. Кому приходилось, как мне, работать прежде его издания над разными частями нашего законодательства по безобразным и скудным компиляциям частных лиц или по ужасным коллекциям манускриптов, хранящимся в архивах, тот один может вполне оценить гигантскую и часто бесплодную тогдашнюю работу с легкостью и успешностью теперешней, когда все материалы под рукой в одном составе.» (Корф М.А. Дневник за 1840 год / предисл., подг. текста к печати и коммент. И.В. Ружицкой. М., 2017. С. 31).

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 265.

Там же. С. 137–138.

Там же. С. 257.

Ко дню LXXV юбилея Императорского Училища Правоведения, 1835–1910 (исторический очерк). СПб., 1910. С. 18; Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России. М., 2003. С. 48; Кодан С.В. Юридическая политика Российского государства в 1800-1850-е гг.: деятели, идеи, институты. Екатеринбург, 2005. С. 284–286.

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 139.

Шестаков И. А. Дневники. СПб., 2014. С. 119.

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 126127.

Кроме того, кодификация – довольно дорогой процесс. Второе отделение С.Е.И.В. Канцелярии поглощало значительные финансовые средства. Так, за 19 лет подготовки Свода законов 1876 г. потребовалось 9,5 млн руб. В Своде было 45 тыс. статей. Соответственно, подготовка одной статьи обошлась казне приблизительно в 200 руб. (Скальковский КА. Современная Россия. Очерки нашей государственной и общественной жизни: В 2 т. СПб., 1890. Т. 1. С. 17).

Лозина-Лозинский МА. Кодификация законов по русскому государственному праву. I. Кодификационные учреждения // Журнал министерства юстиции. 1897. № 4. С. 169.

Там же. С. 180.

Там же. С. 183.

Там же. С. 185–186.

Федотов Г.П. Избр. труды / сост., автор вступ. ст. и коммент. К.А. Соловьев. М., 2010. С. 131–132. Схожим образом отзывался о Сперанском В.В. Розанов: «Сперанский был волшебником, открывшим. секрет, он был Гуттенбергом новой администрации» (Розанов В.В. О подразумеваемом смысле нашей монархии. СПб., 1912. С. 24).

Примечательно, что человек, хорошо знавший и высоко ценивший Сперанского, -М.А. Корф отрицал у него наличие каких-либо устойчивых политических убеждений. В частности, в октябре 1838 г. Корф записал в дневнике: «Сперанский не имел. ни характера, ни политической, ни даже частной правоты. Участник и, может быть, один из возбудителей, по тогдашнему направлению умов, филантропических мечтаний Александра, Сперанский был в то время либералом, потому что видел в этом личную свою пользу, а когда минул век либерализма, то перешел в тех же побуждениях к совершенно противоположной системе. Он был либералом, пока ему приказано было быть либералом, и сделался ультра, когда ему приказали быть ультра. Тот же человек, который прежде замышлял ограничение самодержавной власти, после писал и печатал книги в пользу и защиту военных поселений» (Корф М.А. Дневники 1838 и 1839 гг. / вступ. ст. и коммент И.В. Ружицкой. М., 2010. С. 181). Если принять точку зрения Корфа, то получится, что главным «архитектором» правовой системы Российской империи стал талантливый технократ, но отнюдь не идеолог.

Вместе с тем характерен пиетет к Сперанскому, который испытывали высокопоставленные чиновники спустя десятилетия после кончины реформатора. В.Ф. Романов в связи с этим вспоминал: «Мой приятель, друживший с сыном Плеве – очень хорошим и скромным чиновником, рассказывал мне, с какой гордостью Плеве-отец показывал ему в своей казенной квартире государственного секретаря кресло, в котором работал еще знаменитый Сперанский: “Вот здесь сидел он, если бы хотя бы раз увидеть его”» (Романов В.Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг. С. 111).

Впрочем, у М.М. Сперанского и в конце XIX в. были и критики, в том числе славянофильского направления. В частности, публицист И.Ф. Романов писал: «Обман Сперанского 1) поддерживает фикцию Самодержавия, все и вся наполнявшего в России, вбивающего каждый гвоздик, ввинчивающего каждый винтик государственной машины Собственноручно, и 2) снимает с Самодержца действительно трудную задачу найти “не имеющего чина Иванова”, который должен быть умен и честен, чтобы построить на веру мост» [Рцы (Романов И.Ф.) Собр. соч.: В 2 т. Т. 1: Нагота рая: Историко-философское эссе. Парадоксы и афоризмы. Религиозная публицистика. Политические и экономические статьи. Путевые очерки. СПб., 2016. С. 249].

Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 5. Л. 12.

Победоносцев К.П. Закон // Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. М., 1993. С. 147–148. По остроумному замечанию К.А. Скальковского, в России «законов необходимых имеется 1416, бесполезных – 14 160, излишних – 141 600; сколько недостает законов для полного благополучия – неизвестно. Просматривая Code russe, поражаешься, что в нем употреблено 100 000 раз слово “отнюдь не дозволяется”, 50 000 раз – “воспрещается” и 25 000 раз – “строжайше воспрещается”, но публике все это кажется недостаточным и каждый день в газетах предлагается воспретить еще что-нибудь» (Скальковский КА. Сатирические очерки и воспоминания. С. 370–371).

Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 5. Л. 75.

Писарькова Л.Ф. Феномен российских реформ // Российская история. 2014. № 4. С. 19–20; Христофоров И.А. На пути к революции // Реформы в России. С древнейших времен до конца XX в.: В 4 т. М., 2016. Т. 3: Вторая половина XIX – начало XX в. С. 184–187.

Чичерин Б.Н. Философия права / сост., вступ. ст., коммент. И.Д. Осипова. СПб., 1998. С. 441.

Письмо Б.Н. Чичерина Д.А. Милютину 07.03.1899 // ОР РГБ. Ф. 169. К. 77. Д. 54. Л. 24 об.

Соловьев КА. В преддверии революции // Реформы в России. С древнейших времен до конца XX в. Т. 3. С. 244.

Представители либеральной мысли всячески подчеркивали невозможность какой-либо значимой реформы без политических преобразований. 18 сентября 1902 г. П.Б. Струве в редактируемом им журнале «Освобождение» поместил свою статью «Либерализм и так называемое “революционное” направление», где, рассуждая о тактических приемах своих единомышленников, коснулся вопроса о сущности правовой системы как таковой: «Право как явление жизни общественного организма требует по своей идее свободы преобразования, в основе которой не может не лежать свободное изъявление мысли и воли». Право, по мнению Струве, в самом себе должно заключать возможности и пути своего изменения. В противном случае оно не сможет во всякий момент времени соответствовать идее права, т. е. современному правосознанию населения. А сложившаяся к началу XX в. правовая система России не предполагала законных путей для своего развития. Это ставило под угрозу возможность движения вперед самого общества и государства. Как писал П.Б. Струве в предисловии к изданной им записке С.Ю. Витте, «не баррикады, не бомбы, не крестьянские бунты угрожают современному русскому правительству и существующему политическому строю, – главный враг правительства оно само, его собственная задача, та бессмысленная задача сохранения существующей государственной формы, которым оно, правительство, подменило всякую творческую работу и ради которой оно должно пресекать эту последнюю. Эта охранительная по форме, разрушительная по существу деятельность самого правительства создала и поддерживает ту душную предгрозовую атмосферу, в которой живет современная Россия, она растит и готовит русскую революцию» (Струве П.Б. Предисловие ко второму изданию // Витте С.Ю. Самодержавие и земство. Stuttgart, 1903. C. XLIX).

Иными словами, по мнению конституционалистов, именно форма определяет содержание, а механизмы правообразования очень заметно влияют на характер утверждаемых законодательных норм. Гибкая правовая система способна реагировать на вызовы времени, и она всякий раз будет адекватна сложившимся обстоятельствам, т. к. находится в состоянии постоянного становления. Жесткая, застывшая правовая система в какой-то момент обязательно перестанет соответствовать существующим условиям и будет тратить значительную часть своей энергии на сохранение самой себя. Соответственно, именно гибкая правовая система дает возможность постоянного реформирования в соответствии с требованиями момента; жесткая же правовая система при определенных условиях становится врагом любых реформ и преобразований.

Конституционалисты предлагали установить такую систему правообразования, которая бы постоянно обеспечивала соответствие действующих правовых норм правосознанию. Как утверждал Ф.Ф. Кокошкин в «Лекциях по общему государственному праву»: «Прежде всего необходимо гарантировать, чтобы право, созданное государством (закон), находилось в соответствии с первоисточником всякого права, народным правосознанием. Этой цели служит участие народа (совокупности активных граждан) или народного представительства в законодательстве» (Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М., 1912. С. 262). Именно поэтому с точки зрения сторонников коренных преобразований российской политической системы только конституционное государство могло на современном этапе адекватно отвечать на вызовы времени: только оно предполагало механизм воплощения общественного мнения в правовые нормы.

Следовательно, все ключевые проблемы современности могли быть разрешены лишь при условии учреждения конституционной формы правления. «Самодержавие является главным препятствием аграрного прогресса в России, и аграрный вопрос не разрешим вне общего политического освобождения России. Поэтому в данный момент борьба за освобождение есть самый верный и единственный путь к разрешению аграрного вопроса», – утверждал С.Н. Булгаков в июле 1903 г. на съезде в Шаффгаузене, предварявшим образование «Союза Освобождение». По мнению докладчика, представители действующей власти ощущали постоянный страх за свое будущее и, соответственно, панически боялись каких-либо изменений, в том числе и преобразования правового строя деревни. Без решения этого вопроса говорить об аграрной реформе бессмысленно. Аграрная реформа не могла иметь место без преобразования органов местного управления, непосредственно отвечавших за состояние деревни. Но и на это бюрократическое самодержавие не пошло. Так что прогресс сельского хозяйства при сохранении самодержавия был немыслим. Напрашивался вывод: аграрная реформа естественно вытекала из правовой реформы всей системы общественно-политических отношений в России.

По сути дела, о том же самом писал и Д.И. Шаховской в статье «Политика либеральной партии», опубликованной в «Освобождении» в марте 1904 г.: «Самодержавной власти для того, чтобы вступить на путь действительных реформ не остается другого исхода, как отвергнуть самое себя. Полагать, что эти реформы, без которых нет спасения русскому народу, могут быть выполнены на почве самодержавия и в союзе с ним, значит обрекать их не только на частичную, но и на полную и безусловную неудачу» (Шаховской Д.И. Политика либеральной партии // Либеральное движение в России. М., 2001. С. 69–70). «Всякие уступки и колебания гибельны для существующего режима: он держится и может еще некоторое время держаться только насилием, внушающим страх», – писал Петр Долгоруков в октябре 1904 г. (Долгоруков ПД. Исторический урок // Освобождение. 1904. № 57. 15 октября. С. 118).

Российский либерализм середины XVIII – начала XX в.: Энциклопедия / отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 2010. С. 795; Арсланов Р.А. Государство и общество в концепции российского либерала // Россия в XX веке. Люди, идеи, власть. М., 2002. С. 1112. Эту точку зрения разделяли лидеры «освободительного движения», например, П.Б. Струве. В частности, он писал: «При самодержавии Россия находится в состоянии скрытой или, вернее, вогнутой внутрь хронической революции, которая неизбежно перейдет в острую форму, если не будет предпринята крупная реформа. Маленькая конституция может или, вернее, должна породить дальнейшее политическое движение, которое в случае упорства правящих классов неизбежно приведет к большой революции» (СтрувеП.Б. Организация и платформа демократической партии // Освобождение. 1904. 27 октября. С. 129).

Письмо Александра III Владимиру Александровичу 16.11.1885 // ГА РФ. Ф. 652. Оп. 1. Д. 380. Л. 33.

Письма К.П. Победоносцева к Александру III: В 2 т. М., 1926. Т. 2. С. 105.

Материалы особой комиссии по пересмотру законоположений о судебной части // РГИА. Ф. 995. Оп. 1. Д. 58. Л. 1.

Объяснения Н.В. Муравьева в Государственном совете о пересмотре судебных законоположений на заседании 16 декабря 1902 г. // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 725. Л. 2 об. – 3.

Всеподданнейший доклад министра юстиции Н.В. Муравьева, январь 1904 г. // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 377. Л. 6.

Речь идет об Особой комиссии для составления проектов местного управления.

Журналы совещаний Особой комиссии для составления проектов преобразования местного управления («Кахановской комиссии») // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 27. Л. 15.

17 июля 1893 г. А.Н. Куломзин писал сыну о склонности российской бюрократии к системности и универсализму: «У нашего чиновничества всегда преобладала фальшивая тенденция распространять на всех диких инородцев благодеяния судебных учреждений и общих норм управления. А между тем, этим диким племенам нужны другие формы» (Письмо А.Н. Куломзина А.А. Куломзину 17.05.1893 // ОПИ ГИМ. Ф. 42. Оп. 1. Д. 3. Л. 35).

Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1. Л. 92 об. На заседании соединенных Департаментов Государственного совета М.С. Каханов объяснял, «что собранные правительством материалы и в особенности сена

торские ревизии дают полную возможность теперь же определить общий план переустройства. Говорят, что это трудно и сложно, но это еще не причина, чтобы отказаться от разрешения задачи. Главные недостатки теперешнего порядка суть следующие: а) теперешние органы не удовлетворяют возложенным на них обязанностям, б) компетенция некоторых властей неопределенна и дает повод к пререканиям, в) уездные власти часто недовольно полномочны для успешной деятельности, г) влияние правительства недостаточно в отношении иных властей, личный состав служащих неудовлетворителен. Все эти недостатки состоят во взаимной связи. Нельзя выхватить один и оставить другие в неприкосновенности. Министр внутренних дел утверждает, что в уездном управлении – хаос, но предлагаемая им мера – создание еще одной власти без сообразования с остальными, – не уменьшит, а увеличит этот хаос. Крестьянское управление предлагаемыми мерами не улучшится, потому что земские начальники будут лишь отменять распоряжения крестьянских властей, но не обеспечат на будущее время улучшения свойства этих распоряжений. Полиция остается в том же и, быть может, несколько пониженном виде, мировые судьи передают часть своих дел административным чиновникам, но все это не достигает целей исправления местного управления в вышеуказанных его недостатках» (Там же. Ч. 3. Л. 113–114). См. также: Материалы к закону от 12 июля 1889 г. о земских начальниках. Записка М.С. Каханова о земских начальниках. 08.04.1887 // ОР РГБ. Ф. 290. К. 63. Д. 1. Л. 2, 4.

Князь В.П. Мещерский назвал отзыв М.С. Каханова «смешным»: «Прямо нападая на сущность проекта с либеральной точки зрения петербургского бюрократа, полагает, что вопрос этот не может быть рассмотрен отдельно от совокупного рассмотрения всех Положений, до внутреннего управления касающихся» (Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894. С. 464).

Материалы к закону от 12 июля 1889 г. о земских начальниках. Записка министра внутренних дел от 28 ноября 1887 г. об отзыве министра юстиции на законопроект о земских начальниках // ОР РГБ. Ф. 290. К. 62. Д. 3. Л. 3, 5. В Министерстве внутренних дел так отвечали на это возражение: «Главная ошибка рассматриваемой записки заключается, по моему мнению, в неправильном взгляде на саму задачу реформы местного управления. Вместо общего переустройства всей системы нынешних учреждений, согласно особому, выработанному на этот предмет плану, – задачи неразрешимой и не оправдываемой какой-либо необходимостью – следует поставить другую, менее трудную и более исполнимую задачу, которая состоит в приведении в порядок существующих отраслей местного управления, находящихся в состоянии расстройства, в таких преобразованиях в этих отраслях управления, которые исправили бы местные учреждения сообразно указаниям практического опыта жизни, привели бы их в согласие с основными началами нашего государственного и общественного устройства» (Записка министра внутренних дел. Ответ Старицкому. 28.11.1887 // Там же. Л. 134).

Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1. Л. 93.

Там же. Ч. 3. Л. 120. Аналогичным образом Б.П. Мансуров критиковал законопроект о найме на сельские работы. Выступая на заседании соединенных департаментов Государственного совета 21 апреля 1886 г., он ссылался на предыдущие решения Государственного совета и в том числе говорил об отсутствии необходимых органов самоуправления для проведения этого мероприятия в жизнь. Д.А. Толстой парировал: «Следуя мысли Б.П. Мансурова, пришлось бы остановить издание и других постановлений впредь до осуществления предположений о местном управлении, которые находятся еще в зачаточном состоянии». Характерно, что в поддержку Мансурова выступил К.П. Победоносцев. По словам заведующего Кабинетом Его Императорского Величества Н.С. Петрова, Победоносцев «говорил о неудобстве быстрого составления законопроектов вообще, о том, что нужно не одно положение о найме рабочих, что есть масса “вопиющих” о поджогах, о неправосудии и т. п. (“житья и покоя нет на месте”), резко отнесся к мировому суду, говоря, что он “монстр, чудовище, которому подобия нет ни в Европе, ни в Америке”, что за спиной суда стоит “язва, тля – адвокат”, в руки которого и попадает рабочий с изданием Положения. Он заключил предположением отложить рассмотрение проекта до осени» (Письмо Н.С. Петрова И.И. Воронцову-Дашкову // ОР РГБ. Ф. 58. Р. I. К. 64. Д. 23. Л. 4–5). Эта точка зрения не пользовалась поддержкой большинства присутствующих. (Там же. Л. 5). В итоге законопроект получил высочайшее одобрение (Обзор деятельности Государственного совета в царствование государя императора Александра III. 1881–1894. СПб., 1895. С. 84–85).

Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 3. Л. 114.

В частности, Д.А. Толстой заявлял: «Для сельского населения существующий ныне порядок заведования крестьянскими делами, основанный на строгом разграничении компетенции различных установлений и выражающийся, в действительности, полным отсутствием авторитетной власти на местах, оказывается источником постоянных недоумений и практических затруднений. Темному сельскому люду совершенно недоступно понятие о разделении властей. Всякое правонарушение, происходит ли оно от злоупотреблений органов сельского управления, или от притеснений частных лиц, крестьянин одинаково считает обидой и ищет начальства, которое могло бы защитить его или, по крайней мере, указать, что ему следует делать. В настоящее время он такого начальства не находит в непосредственном своем соседстве и с прошением своим должен обращаться или в уездный город, нередко весьма отдаленный, или к мировому судье, камера коего не всегда находится близко» (Материалы по разработке проекта положения о земских начальниках. Соображения министра внутренних дел // РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 17. Л. 330 об.).

Письмо К.П. Победоносцева Д.А. Толстому 20.12.1888 // РГАЛИ. Ф. 1335. Оп. 1. Д. 158. Л. IV–VI.

Валуев П.А. Дневник, 1877–1884. Пг., 1919. С. 206.

Записки В.И. Гурко // РГВИА. Ф. 232. Оп. 1. Д. 217. Л. 120. В связи с этим же В.И. Гурко писал об «отсутствии личных сведений у кого-либо из членов [Государственного совета] о бытовых условиях отдельных сторон [жизни], что тормозило все законодательство по вопросам управления и быта страны» (Там же. Л. 120 об.).

Письма К.П. Победоносцева к Александру III. Т. 2. С. 174.

Там же. С. 205–206.

По мнению А.А. Половцова, институт частной собственности должен был стать краеугольным камнем всей организации российской экономики и общества. Прежде всего это предполагало ревизию правительственной политики в области крестьянского вопроса, проводившейся в годы царствования Александра III. Половцов подвергал жесточайшей критике курс министра внутренних дел И.Н. Дурново, нацеленный на упрочение положения надельной собственности на селе. Бывший государственный секретарь не считал оправданной консервацию архаичных социальных отношений в деревне. Размышления А.А. Половцова во многом предвосхищали концепцию столыпинских преобразований. Он предлагал позволить крестьянам отчуждать свои наделы в частную собственность, что с очевидностью шло вразрез с правительственными решениями 1890-х гг. По мнению Половцова, эта мера привела бы к большей социальной дифференциации среди сельского населения, а вместе с тем и к большей конкурентоспособности российского земледелия. Государство же, отказавшись от политики социальной опеки, высвободило бы творческую энергию человека (прежде всего крестьянина) и тем самым способствовала бы ранее сдерживавшемуся экономическому росту (Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 67–71). Схожей позиции придерживался и граф И.И. Воронцов-Дашков (Лукоянов И.В. Конец царствования Александра III: была ли альтернатива контрреформам? // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX–XX вв. СПб., 1999. С. 248–251).

Письмо К.П. Победоносцеву Николаю II (1895) // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 623. Л. 1.

Письмо А.А. Половцова великому князю Владимиру Александровичу // ГА РФ. Ф. 652. Оп. 1. Д. 649. Л. 9-10. Ровно так же и С.Ю. Витте обвиняли в «оторванности от жизни». А.В. Кривошеин писал М. Казем-Бек в 1902 г.: «Твои мнения об общем положении дел преувеличены. В России власть так сильна, что бояться ее умаления еще рано. Все эти бунтующие элементы – это маленькая пленка на огромной поверхности России, болезнь нароста, а не организма; смазать как следует и болезнь пройдет. Но все-таки лечить надо, иначе болезнь будет запущена, да она и запущена уже порядком. Управление И.Н. Дурново, Горемыкина, Сипягина сделало свое дело. Я лично верю в огромный ум Плеве, в его способность поставить верный диагноз и затем его решимость, определив болезнь, дать тот способ лечения, какой будет в его силах. Но он одинок, кругом государя целая партия лиц, преследующих свои цели; непрерывно идет глухая и упорная борьба; последствия ее – нерешительность, колебания, полное отсутствие плана и единства действий. Затем я считаю весьма вредным оставление на месте Витте. Эти два человека не могут действовать вместе, и нравственность Витте не возбуждает во мне доверия; он предаст что угодно и кого угодно для личных целей. Он России не знает и в своей деятельности руководствуется теориями, а не жизнью» (Обзор результатов перлюстрации писем по важнейшим событиям и явлениям в государственной и общественной жизни России в 1902 г. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 308. Д. 41. Л. 33 об. – 34).

Характерно, как и в каких выражениях К.П. Победоносцев критикует деятельность М.Т. Лорис-Меликова в письме к Александру III: «Граф Лорис-Меликов, человек умный, но легкомысленный и не знавший России, подчинившись влиянию болтунов и журналистов, вздумал собирать отовсюду пеструю толпу так называемых земских людей, дабы привлечь их к участию в важнейших государственных вопросах, которые сам он понимал очень смутно [курсив мой. – К.С.]» (Письма К.П. Победоносцева к Александру III. Т. 1. С. 365).

См.: Христофоров И.А. Судьба реформы. Русское крестьянство в правительственной политике до и после отмены крепостного права (1830-1890-е гг.). М., 2011. С. 348–349.

Письмо К.Ф. Головина П.Д. Святополк-Мирскому 8.11.1904 г. // ГА РФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 609. Л. 2. Надежду на скромные преобразования до поры до времени разделяли и видные представители общественности. О вредоносности бюрократических порядков рассуждали и чиновники, и деятели местного самоуправления, безудержно ругавшие высокопоставленных служащих. Примечательно другое: альтернативой существующему строю многим виделась не конституция, а привлечение общественности к законотворческому процессу, который бы разворачивался в привычных рамках законосовещательных учреждений. Отсутствие подвижек в этом направлении, казалось, было чревато драматичными последствиями. В мае 1884 г. Б.Н. Чичерин писал знакомому: «Что-то будет? На кого и на что надеяться? Кроме бесчисленного множества вопросительных знаков, не представляется ничего. Что с одними бюрократическими силами не справиться со своей задачей – это для меня совершенно ясно, а чего доброго, последствием нового поворота будет война, банкротство и затем дарование конституции совершенно неприготовленному к тому обществу» (Выписка из писем Б.Н. Чичерина А.В. Станкевичу, май 1884 г. // ГА РФ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 304. Л. 12).

Швейниц ГЛ. Дневник // Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В.Г. Чернухи. СПб., 2001. С. 177.

Чичерин Б.Н. Воспоминания // Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 148–150.

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 98.

См.: Raeff M. Introduction // Plans for political reform in imperial Russia, 17301905. Englewood Cliffs, 1966. P. 1–39.

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 97.

П.А. Столыпин глазами современников. М., 2008. С. 151. С.Ю. Витте в связи с этим говорил: «С ним [Николаем II] никогда нельзя знать, что он вздумает предпринять на следующий день» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания / сост., вступ. ст., коммент. и примеч. К.А. Соловьева, подг. текста С.С. Новосельского и К.А. Соловьева. М., 2016. С. 496).

Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника / вступ. ст. Н.П. Соколова и А.Д. Степанского, публ. и коммент. Н.П. Соколова. М., 2000. С. 29. По этому поводу В.Н. Ламздорф записал в дневнике 20 октября 1894 г.: «В самом деле, внутри страны смерть государя [Александра III] оплакивается главным образом только по причине проистекающей отсюда неопределенности положения, в связи с незаметностью наследника-цесаревича, которого почти до самого последнего времени держали в детской комнате; наследник не проявил себя ничем, он известен только кое-какими слабыми сторонами и увлечениями молодости, отнюдь не способными внушить к нему какое-либо доверие» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1894–1896 / пер. с фр. и англ., автор введ., сост. и коммент. И.А. Дьяконова. М., 1991. С. 75–76).

Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 91.