Политическая наука №4 / 2014. Массовый фактор в современной политике - стр. 33
Вторая форма недоверия, встроенная в структуру контрдемократии, – «прерогативы общества в сфере санкций и превентивных мер» [Розанваллон, 2012]. Они также расширились, найдя выражение в различных формах «вето, исходящих от разных общественных, экономических и политических групп» [Розанваллон, 2012, с. 5], которые периодически отстаивают свое право на проявление народного суверенитета в виде разного рода отрицательных реакций на действия властей (уличные протесты, возмущенные публикации в СМИ и т.п.).
Наконец, третий фактор в структуре контрдемократии – «превращение народа в судью» [Розанваллон, 2012], под которым подразумевается право народа на вынесение суждения относительно предпринимаемых политических действий. На «фоне деградирующей отзывчивости властей в отношении гражданских запросов и требований» [Розанваллон, 2012] растет спрос на подотчетность их деятельности.
Вводя эти новые отправные точки анализа современной представительной демократии, Розанваллон подчеркивает, что для преодоления разочарования современных демократических обществ в политических лидерах и институтах недостаточно просто усовершенствовать существующую представительную систему, но необходимо более широко посмотреть на проблему демократии, используя как социологические, так и политологические подходы.
Политическая практика представительства, отмечают исследователи данной проблематики, может в равной степени способствовать как включению, так и исключению масс из политики [Rehfeld, 2005; Plotke, 1997]. В условиях кризиса традиционных форм представительства (партий и других организаций) ключевой проблемой становится налаживание новых каналов представительства и поиск новых площадок для формулирования индивидуальных и групповых интересов, создания пространства для публичного дискурса, делиберации и других форм согласования интересов.
В контексте проблемы исключения Р. Далтон указывает на то, что использование новых методов политического участия, методов прямого действия требует большей личной активности, больших политических навыков и больших ресурсов, чем традиционные способы представительства и участия. А это увеличивает разрыв в возможностях участвовать («participation gap») между низкостатусными группами и высокостатусными индивидами [Dalton, 1996, р. 4].
В последние два десятилетия в западной политической науке активно обсуждается проблема кризиса классической модели и механизмов политического представительства (прежде всего, такого важнейшего института, как политические партии), которые, по мнению многих граждан, не являются более легитимной формой представительства интересов. Констатируется, что в сложном современном обществе, с присущим ему разнообразием интересов и тенденцией к большей индивидуализации, традиционные институты представительства не отражают интересов многих социальных групп, не обеспечивают достаточно широкого доступа граждан к процессу принятия политических решений [см., например: Сastiglione, Warren, 2013; Caiani, 2002, p. 8–9; Urbinati, 2006 a]. Так, например, Ульрих Бек ставит вопрос о том, что происходящие в обществе позднего Модерна процессы глобализации и индивидуализации могут иметь в качестве политических последствий возникновение иной формы политического, основанной на «правах человека и нравственном, альтруистическом индивидуализме», и замену представительной формы демократии «индивидуалистическим республиканизмом» [Бек, 2002].