Политэкономия войны. Союз Сталина - стр. 48

, причина этого заключается в том, что Л. Готтлиб, во-первых, проводил оценку расходов России не до октября 1917 г., а до окончания мировой войны, т. е. до ноября 1918 г., во-вторых, он, как и Е. Богарт[326], не дисконтировал военные расходы к уровню цен 1913 г.

Разница между недисконтированными и дисконтированными расходами указывает на потерю национального капитала вследствие эмиссионно-инфляционного финансирования экономики. Предъявленная к погашению, эта эмиссионно-инфляционная потеря капитала становится государственным долгом. Примером такого предъявления мог служить манифест Александра I от 2 февраля 1810 г., которым ассигнационный, по сути эмиссионно-инфляционный, долг был признан действительным государственным долгом[327].

Подобного признания, по крайней мере частичного, З. Каценеленбаум в середине 1917 г. ожидал и по итогам Первой мировой: «Придется, быть-можетъ, „отвердить» часть безпроцентнаго бумажноденежнаго долга… При всѣхъ этихъ условіяхъ мы можемъ выйти изъ войны и революціи съ государственнымъ долгомъ въ 65–70 милліардовъ рублей»[328], что уже составляло ~60 % Национального богатства. После этого мировая война продолжалась еще год.

Таб. 5. Государственный долг, по итогам Первой мировой войны, и Национальное богатство в 1913 г.[329]

Как бы ни были приблизительны эти оценки, они тем не менее указывают на то, что Россия, за 7 с лишним лет непрерывной тотальной войны, не только фактически потеряла весь свой национальный капитал, но и еще осталась должна сопоставимые суммы[330]. Внешнеэкономическое положение России в 1924 г. описывали американские эксперты Л. Пазвольский и Г. Мултон, которые, на основании тщательного исследования платежеспособности России, приходили к выводу, что «Россия не будет иметь возможности платить процентов ни по военным, ни по довоенным государственным долгам, ни по процентам, ни по дивидендам