Политэкономия войны. Союз Сталина - стр. 31
Описывая реакцию правящих кругов на рост подобных настроений, немецкий философ В. Шубарт отмечал, что «никогда прежде, даже во времена римских цезарей, не была Европа столь далека от понимания Востока и его души в прометеевскую эпоху, Противоречие между Востоком и Западом достигло высшей точки своего напряжения…»[198]. Внешним проявлением выражения этого противоречия на Западе стал фашизм. Фашизм, приходил к выводу У. Черчилль, «это тень или уродливое дитя коммунизма»[199]. «Без большевизма его никогда бы не было, – подтверждал В. Шубарт, – Именно большевизм вызвал его, как акт самозащиты. Фашизм – детище большевизма, его внебрачный ребенок…»[200].
«Противоречия и ненависть были так глубоки, – отмечал корреспондент «Рейтер» Г. Уотерфилд, – что даже в последние дни независимости Франции… раздавались голоса: «Лучше Гитлер, чем Блюм»[201]. Действительно, подтверждал в 1940 г. французский журналист А. Симон, «с первых дней власти Гитлера «200 семейств» (Франции) стали устремлять завистливые взоры на тот берег Рейна. Они приняли Гитлера точно так же, как приняли его германские крупные промышленные круги: как крестоносца и спасителя Европы от большевизма»[202]. Французский министр иностранных дел Ж. Бонне в 1938 г. подписал франко-германский пакт о ненападении успокаивал «германская политика отныне ориентируется на борьбу против большевизма. Германия проявляет свою волю к экспансии на Восток»[203].
Эти взгляды и надежды разделяли многие представители правящих и деловых кругов Европы и Америки. «Трудно избавиться от ощущения, – отмечал этот факт в 1939 г. Л. Коллье, глава департамента Форин офиса, – что настоящий мотив поведения (британского) кабинета… указать Германии путь экспансии на восток, за счет России…»[204]. В этих целях британский кабинет вел активные переговоры с Берлином[205]. Этих настроения придерживался и американский посол в Лондоне Дж. Кеннеди, который был сторонником соглашения с Гитлерам и предлагал дать ему «возможность осуществить свои цели на Востоке»[206].
«В те довоенные годы, – подтверждал зам. госсекретаря С. Уэллес, – представители крупных финансовых и торговых кругов в западных демократических странах, включая США, были твердо уверены, что война между Советским Союзом и гитлеровской Германией будет только благоприятна для их собственных интересов»[207]. Для них, отмечал А. Симон, «Гитлер являлся оплотом против большевизма»[208]. А гитлеровская агрессия против Советского Союза – ничем иным, как вторым изданием Интервенции. «У союзников не было сил подавить революцию, но они, – поясняет М. Карлей, – никогда с нею не смирились, злоба и страх сохранялись и через много лет после того, как большевики победили»