Полина в долине друзей - стр. 24
– Мне грустно и тревожно, – Одуван все ворочался под ярко-желтым пледом, выданным Звяком, – боюсь никогда не вернутся домой.
– А я даже не знаю, хочу ли домой. Там моя школа, и тетради. Но надо ли мне туда – не пойму. – Поля рассматривала светлячка, зависшего напротив окна с улицы.
– Не сдуваться всем! А слону – так особенно. Иначе станешь похож на воздушный шар через месяц летания. Всё решим. Всё натворим. Тишина, отбой.
Под стрекот цикад Бабан, сидя под Зелёным старинным абажуром еще долго сидел и записывал всё произошедшее за день в блокноты номер один и номер четыре.
Лёжа в кровати, я крепко прижимала к себе Дуню. Как гадко во рту. Вот бы сейчас съесть кусок льда. Любого. Хоть мутного, хоть прозрачного. Закутавшись в большое стёганое одеяло, подоткнула его со всех сторон так плотно, словно я – гусеница. Может, я и правда гусеница? Хотя, вряд ли. Они-то превращаются в бабочек, а я? Я вряд ли в нее превращусь. Что теперь делать? Где я? Может, так крепко заснула или со мной что-то произошло, и я не знаю? Может, на самом деле лежу сейчас в больнице с ободранными стенками, и из меня торчат прозрачные трубки, уходящие вверх к подвешенным ёмкостям с жизнеобеспечивающими лекарствами? Вокруг экраны с бегающими синими полосами, показывающими, жива ли я. А из одного из них слышен стук сердца, которое думает – продолжать ему биться, или нет? Интересно, если сейчас прислушаюсь, может, услышу и пульс, и как медсестры переговариваются в коридоре, бряцают тележками с колбами, полными от только что взятых анализов? Перестав дышать, открыла глаза, прислушиваясь. Звук, будто кто-то пишет за стеной, урчание, видимо в животе со стороны слона, и стрекот где-то далеко за окном. Вроде я здесь. А не в больнице. Хотя уверенности быть не может. Где тогда? И – чуть не подпрыгнула в кровати – попугай! Где он? Летя в дыру – видела ведь, что и его затащило в неё же! В пров…
Темно. Вокруг все стало темно. Вытягиваю руки вперед, пытаясь понять, где я. Ничего. Пусто. Но дышу, это точно. Темнота проникает в уши, голову, особо давит под мышками и сдавливает щиколотки. Хоть что-нибудь. Увидеть хоть что-нибудь. Темнота, словно запульсировав посередине, вспыхнула белым светом. Оглушающий звук несущегося паровоза. Сильнее. Такой мощный, что проникал в горло, пробиваясь наружу через уши. В темноте показались рельсы. Многопутевые рельсы. Выходящие из ниоткуда и исчезающие концами в воздухе. Пять пересечений, или семь. Рябило. Они настолько переходили сами в себя или друг в друга, что было не разобрать. Стальные, ледяные даже на вид, они чуть вибрировали и горели как хирургический светильник. Звук поезда нарастал, направляясь в мою сторону. Ближе, ближе. Черная сталь поезда могла поспорить за право быть самым черным цветом из всех черных. Вслед за гудком повалил серый дым. Нет, не из трубы, а резко начинаясь выше, метра на два. Все пути, заскрежетав, медленно и нехотя, будто толкаемые небесными гигантами, стали сдвигаться навстречу друг другу. Щелчок с черными искрами заполнил бы звуком с лихвой и еще пару планет рядом. Все пути схлестнулись в один. Без начала, но концом направляясь прямо в меня. Поезд становился все больше. Мощная труба со стальными наваренными вкруговую полосами становилась больше, чем сам поезд. Серый дым полетел впереди паровоза. Такой вонючий, что мог бы разъесть, словно кислота, и сам паровоз. Глаза защипало. Открыла рот, чтобы закричать, но из него было тихо. Зажав растопыренными ладонями уши, вжалась лицом в колени, проваливаясь в ледяную жуть.