Полет в неизвестность - стр. 35

– Спасибо, Глеб Сергеевич. Вот вы с майором Снигиревым и займетесь поисками двигателя, а заодно и документацией. Спасибо за помощь.

Послеоперационный период проходил тяжело. Рана кровоточила и гноилась. Держалась самая отвратительная температура – 37,2. Баур, терпеливо переносивший фантомные боли в ноге, периодически впадал в забытье. Но многолетнее занятие спортом, здоровый образ жизни без табака и алкоголя (хотя он любил выпить по праздникам с близкими родственниками и друзьями), железная воля, упорство и неукротимое желание выжить во что бы то ни стало делали свое дело. Его здоровое сердце и крепкий организм упрямо боролись с недугом. Безусловно, ему помогал медперсонал лагерного госпиталя. Ежедневные инъекции антибиотиков и новокаина, чистка раны растворами и перевязки, усиленное питание – можно ли было все это представить в гитлеровских лагерях в отношении советских солдат и офицеров? Но Баур об этом и не думал, полагая, что русские медики должны были считать за высокую честь лечить и обслуживать его, личного пилота Гитлера, одного из лучших пилотов Германии, группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции.

Он ни минуты не сомневался в истинности гитлеровского похода на Восток, в правомерности уничтожения русских городов и сел, гибели и порабощении миллионов советских граждан. Он, еще полуживой, медленно осознававший неволю военнопленного, продолжал оставаться убежденным нацистом, готовым, если это станет возможным, вновь встать в ряды великой армии германского народа и сокрушать всех ее врагов во имя бессмертной идеи фюрера об избранности арийской нации, о созидании могучего и несокрушимого рейха с лучшими в мире культурой, наукой и техникой. Он был убежден в возрождении своей страны, в скором развале союзнической коалиции. И эти вера, убежденность и надежда придавали ему дополнительные силы.

До середины июня Баур написал восемь писем: три жене, два матери, по одному сестре, зятю и своему мюнхенскому адвокату Бюхнеру, которого просил осуществлять юридический надзор за недвижимой собственностью его семьи и иметь отношения с американскими оккупационными властями. Супруге и матери он дал наказ в случае форс-мажорных обстоятельств перебраться в их новый дом в Ампфинге, приобретенный в сорок втором году. А если и там возникнут проблемы, переехать в Кемтен, в Австрийских Альпах, где незадолго до начала войны, летом тридцать девятого, ему бесплатно досталось шале, ранее принадлежавшее одному богатому еврею, погибшему в Аушвице. Это был личный подарок Гиммлера. Ни на одно из писем он не получил ответа и однажды, во время очередного прихода к нему капитана НКВД с каким-то новым опросным листом, спросил: