Пока я спала - стр. 36
Слезаю со стола и застегиваю пару пуговиц. Криво. Я бы предпочла снять напряжение, которое сама же и создала. А еще, чтобы именно в этот момент память сошла на меня лавиной. Я боюсь детей. Своего — в тысячу раз сильнее, чем какого-то незнакомого. Что мне с ним делать? Как? Почему?
Последнее — все еще обращено к насмешливой вселенной, закинувшей меня в эту альтернативную вселенную моей собственной жизни. Правда, за что так со мной? Почему я? Как откатать обратно всю эту дичь?
— Просто покачай кроватку, погладь его по спинке, я сейчас приду, — учит меня Миша, отсыпая мерными ложечками смесь в неизвестно откуда взявшуюся бутылочку.
Я беру себя в руки — бред, ничего я никуда не беру, просто делаю видимость — и иду в направлении детской комнаты. Медленно. Эгоистично пытаясь отсрочить знакомство с собственным сыном. Но от разрывающего мое сердечко крика, шаг прибавляю. Это, наверное, тот самый инстинкт, да? Материнский. Его проблески!
Вхожу в детскую и сразу к кроватке.
Ребенок стоит, держится пухлыми ручками за перилку, лицо красное, давится слезами. Зрелище не для слабонервных. Это точно из-за еды? Вот так истерить, потому что хочешь есть, серьезно? Опасливо подхожу ближе, хватаюсь за угол кроватки и пытаюсь ее покачать.
Марсель валится на свой упакованный в огромный памперс попец, на секунду умолкает, а потом разражается неслыханном мне ранее звуком. О, господи, господи.
В стену смежную с соседней квартирой слышится глухой стук. Там живет кто-то очень нервный. Меня кидает в панику. Что же делать, что делать?
Я качаю кроватку сильнее, в надежде, что мелкий крикун замолчит и завалится на бок, крепко засыпая. Не зря же придумали этот хитрый механизм! Но с отчаянием понимаю — ни фига. Его эта качка нервирует еще сильнее. В стену снова отборно… стучат. “Спинка!” — вспоминаю я. Погладить по спинке!
Делаю осторожный шаг ближе к кровати, протягиваю руку к малышу и касаюсь его спины. Так осторожно, словно подбираюсь к бешеному койоту. Ребенок плакать не прекращает, но вскидывает на меня свои мокрые глазки и тянет вверх руки.
О, боги. Он хочет на ручки!
Вот оно испытание на прочность: моих нервов и рук. Потому что он офигеть тяжелый! Не так я представляла себе младенца. Или его уже нельзя считать младенцем? Сколько ему там? Миша же говорил, точно говорил. С кратковременной памятью у меня тоже проблемы?
Руки отваливаются держать плачущего и дрыгающего конечностями ребенка на вытянутых руках. Как его взять-то правильно, божечки? Давай, злополучный инстинкт, самое время проснуться!
Прижимаю малыша к себе, перехватывая за спину. Покрепче. Ну чего он дергается? Почему так орет?