Пока плывут облака - стр. 1

Маленький городской двор с трех сторон ограничен каменным забором, с четвертой – серая стена трехэтажного дома. Крайнее правое окно на третьем этаже открыто в любую погоду до поздней осени.

Во дворе – ни цветов, ни деревьев, только старые покосившиеся сараи, пыль да натянутые жильцами веревки для сушки белья. И еще детвора, которая проводит во дворе все свободное время.

Иногда кто-то из детей отрывается от игр, запрокидывает голову и смотрит на открытое окно. Из разговоров взрослых дети знают: там, возле окна, лежат в своей квартире два старика. Это вызывает даже не любопытство, скорее непонимание: как можно все время лежать? День за днем, год, другой…

***

– Зиночка, посмотри, какие облака…

Спит. Это хорошо, пусть спит. А облака… темно-серый цвет постепенно переходит в насыщенный синий, потом в лазоревый, отливающий лимонным…

Он не художник, не знает точные названия цветов, но ему кажется, что они должны так называться… С кровати он видит только небо. Весной – пух тополей, падающий на подоконник. И пыль… Как жаль, что руки не могут удержать кисть. Ему кажется: он сумел бы нарисовать их с Зиной среди этих плывущих по небу облаков. Он держал бы Зину за руку, и они плыли туда, где эти лазоревые, лимонные и малиновые цвета. Неважно, что там. Лишь бы держать ее руку.

Воспоминания приходят сами. Впрочем, они и не уходят. Толпятся в его голове, словно в наспех прибранной прихожей, выбрасывая, как зазывалы, яркие, аляповато раскрашенные картинки.

***

– Ипполит! Полька, просыпайся! Папа уже встал! – старший брат запускает в него подушкой.

– Не смей называть меня Полькой, – подушка летит назад.

Пара минут уходит на то, чтобы пригладить ладонями торчащие вихры да брызнуть в лицо холодной водой. Ежась от утренней свежести, братья стоят перед отцом.

Не очень Матвей Ипполитович, хозяин небольшого магазинчика в Новочеркасске, хотел брать младшего сына в Ростов: старший уже подмога, а за десятилетним неслухом – глаз да глаз нужен. Но, с другой стороны, пора к делу приучать. Пусть покрутится на рынке, посмотрит товар, поучится выбирать: какой – хороший, какой – ни полушки не стоит.

Ипполит и рад учиться, да, удивляясь окружающему, то и дело столбом застывает. Дома, в Новочеркасске, народ степенный, солидный, разговаривают вежливо, пропускают друг друга. А здесь, возле рынка, столпотворение. Все куда-то спешат, толкаются, громко окликают друг друга, словно этот базарный гул перекричать можно. И глаза разбегаются: то ли на огромный семиэтажный дом у входа на рынок смотреть – никогда Ипполит таких высоких и красивых домов не видел, то ли следить, как лошади-тяжеловозы, напрягаясь изо всех сил, зигзагом, тянут по Таганрогскому проспекту тяжело груженные подводы

Если бы не крик: «Посторонись», да крепкая рука брата, оттащившая мальчишку с дороги, точно попал бы под колеса телеги, доверху заполненной арбузами.

– Здесь не зевают, – только и сказал отец.

Пропустим, как кружится голова от обилия разноцветных товаров на прилавках; как наполняется слюной рот при виде пирогов и сладостей, выставленных на продажу, а уж каким интересом загораются глаза при взгляде на полураздетых барышень, про которых старший брат шепнул младшему, что это «девицы – прости, господи», о том и упоминать не станем.

Подтолкнем воспоминания дальше.

Доходный дом Рецкера-Хосудовского. Тот самый, который так поразил воображение Ипполита и занял целый квартал на Таганрогском проспекте. Колонны с капителями, полукруглые балконы да арки, огромные окна первого этажа. В одном из них объявление: «Фотография. Портреты различной величины».

На звонок колокольчика выглядывает немолодой человек с рыжими усами и бородкой клинышком:

– Могу я предложить вам свою помощь, сударь?

– Нам бы фотографию на память…

– С удовольствием, если изволите немного обождать.

Из-за ширмы, разгораживающей съемочный павильон, вылетает облачко. Нет, конечно, это всего лишь девушка в простом белом платье и маленькой белой шляпке. Но, легкая, словно перышко, она, кажется, парит в потоке света, льющемся из огромных окон.