Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга третья - стр. 55
Сомнения возникли сразу.
Кусок текста с описанием картины был невелик. Я вызубрил его наизусть и пришёл к выводу, что не смогу его воссоздать в должном виде. Грин видел картину глазами писателя, а они видели парусник и вспененный вал совсем не так, как глаза художника и к тому же – моряка. Автору повести было достаточно, чтобы читатель почувствовал настроение мальчика при взгляде на огромное полотно, прочее его не волновало. Я же сразу понял, что не смогу изобразить корабль, идущий прямо на зрителя в последнем моменте взлёта, и тем более – человека с белой косой, предположительно капитана (если он действительно капитан, то, спрашивается, какого хрена его занесло на бак в минуту, когда судну грозит опасность?), а уж чёрную шпагу и завёрнутые полы кафтана и подавно: кепа с его амуницией закроет вздыбившийся нос судна с бушпритом и оснасткой.
«Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего собственно не говорила зрителю о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряжённость внимания, обращённого к чему-то на палубе, невидимой зрителю». Во как! Если видны ноги, что, конечно, абсурд, то видна и палуба. Выходит, автор смотрел на происходящее одновременно и сверху, и снизу. Мне нужно было выбирать что-то одно. С точки зрения литературы, Грин создал некий импрессионистический образ, который лишал меня возможности следовать в его кильватере. Вдобавок мне был недоступен «громадный» размер полотна, а имевшийся (метр на девяносто) не позволял воспроизвести все детали, описанные в книге. Правда, сын сказал, что спонсор даёт мне карт-бланш, следовательно, я могу трактовать сюжет, как мне заблагорассудится. Себе же взял на заметку, что, когда вернусь за стол и снова приступлю к «художественному свисту», мне следует быть осмотрительным: что дозволено Юпитеру, то не позволено быку. Вернее, неопытному бычку, делающему первые шажки на ниве сочинительства.
Как бы то ни было, я принялся за дело, стремясь своими средствами воссоздать не букву, а дух замечательной феерии.
Неделю я сидел, выпучив глаза, – ждал озарения, как йог, входящий в нирвану, – апробированный способ сдвинуть телегу с места, так как я не умел делать эскизов, а потому и не делал их. Знал, что если попытаюсь – выложусь до конца, и тогда надобность в картине отпадёт: ей остались бы только выжимки, а жмых не имеет ни формы, ни цвета, ни вкуса, свойственных созревшему плоду и, так сказать, аромату замысла.
В этот раз произошла осечка. Сколько ни пялился, результат не давался в руки, а кажется, чего проще следовать готовым фарватером? Я и следовал, но я не видел