Похищение Эдгардо Мортары - стр. 48
Падовани сетовал, что ни он сам, ни его собратья в Болонье не понимают, почему Скаццоккьо отказывается подавать новые жалобы папским властям, хотя его об этом очень просили. А что касается всех материалов, относящихся к церковному праву, которые присылал им Скаццоккьо, то они совершенно бесполезны, поскольку никто из болонских евреев не владеет латынью и пока в Болонье не удалось найти ни одного адвоката, который взялся бы им помочь. Хотя они и разыскали двух знатоков канонического права, один из них, писал Падовани, безнадежно “погряз в суевериях”, а второй оказался другом инквизитора.
Затем он перешел к слезному признанию Анны Моризи, записанному рукой его племянника и приложенному к письму:
Излишне даже комментировать заявление этой женщины. Как видите, когда ей было всего 14 или 15 лет, она зачерпнула воды из ведра и разбрызгала ее над ребенком 12 или 14 месяцев от роду, который заболел какой-то обычной для младенцев и несмертельной болезнью (заключение врача мы прилагаем). Она не понимала важности того, что делает, а следовательно, ее действия могли не отвечать требованиям церкви. Она поступила так по совету (вероятно, шуточному) бакалейщика Лепори.
Понимая, что подлинность рассказа Моризи могут поставить под сомнение, так как он не заверен нотариусом и даже не подписан, Падовани предлагал предпринять попытку доставить молодую женщину в Рим, где она дала бы показания. Он заранее радовался возможности такой очной ставки и ее вероятного (как ему хотелось думать) результата: “Декрет об отмене приказа, возвращение сына к отцу и вдобавок – во имя самой церкви, в интересах общественной морали и ради всеобщего спокойствия – новый закон, направленный на порицание и наказание всякого, кто вот так исподтишка попытается красть детей у родителей”. В заключение письма он выразил надежду, что первым человеком, который предстанет перед судом по этому новому закону, станет “подстрекатель” Чезаре Лепори.
К тому времени, когда Момоло уехал в Рим, то есть к 31 июля, отношения между болонскими евреями и главами римского гетто уже сделались напряженными. Последнее письмо, полученное от Скаццоккьо, начиналось с такого замечания: “Я надеялся, что смогу сообщить вам уже сегодня некоторые сведения величайшей важности, однако теперь надеюсь сделать это в следующий понедельник”. В ответе болонцев сквозит явное раздражение: “Вы писали еще 27-го числа, что надеетесь в скором времени сообщить нам чрезвычайно важные сведения, что вселило в нас большую надежду, и мы стали с тревогой ожидать новостей, а теперь выясняется, что вы по-прежнему не можете ими с нами поделиться. Мы были бы очень благодарны, если бы вы сообщили нам, насколько это в ваших силах, о текущем состоянии дел и о предпринятых шагах”.