Погружение - стр. 24
– Нет!
Подбодренный этим комментарием, он продолжил, рассказав о том, что прошло всего одно поколение со смерти датской писательницы графини Бликсен – Карен Бликсен – в особняке на зеландском побережье, к северу от Копенгагена. Она воспринимала свою кофейную ферму на окраине Найроби как английское поместье восемнадцатого века. Там было множество лошадей, собак, слуг, львов – но никогда не было денег.
– Ночь в Найроби похожа на реку, – сказал он.
– В смысле?
– Она глубокая и коварная, как все африканские реки. В нее не заглянешь, нельзя понять, где крокодилы или течение. Но при этом она по-своему великолепна.
Она ничем не отвечала на его истории. Может быть, просто осторожничала. Она ничего не знала о разработке или консалтинге. Она была очень земной. Ну в том, что касалось денег. Или там случайного секса в туалете ночного клуба. Но не по-настоящему. Например, она никогда не общалась с бедными. Она была избалована, как и ее мать. Она инстинктивно стремилась к утонченности: в литературе, моде, кулинарии – во всем. Недостаточно изящное в принципе не заслуживало ее внимания. Разве бедность может быть утонченной? Пожалуй, нет. Во время визитов в Австралию она предпочитала проводить время в галереях. Пляж Мэнли был для нее грубоват. Она была на острове Флиндерс, названном в честь ее предка по отцовской линии. Как ни настаивал отец, она ни разу не съездила к аборигенам и вообще не проявляла никакого интереса к автохтонной культуре Австралии. Разве что использовала ее мотивы для украшений. Ее предки были рабами, но при этом она испытывала предубеждение против Африки – там ведь нет ни одного научно-исследовательского института.
Она была в Африке один раз, не считая поездки в Кейптаун, – исследовала судно, стоящее на якоре у берегов Сенегала. Плывя вдоль берега, они волновались в предвкушении, но деревня, куда они приехали, ей не понравилась. Ее окружили женщины и попросили говорить от их имени. Они ее узнали. Ей показалось, что ее разоблачили. Дело было не в цвете кожи, он не имеет никакого значения. Просто внезапное чувство общности, какой-то сельской безыскусности, которая мешала ее образу ученого из столицы.
Это вовсе не значит, что она была неженкой. Наоборот, физически и эмоционально она была очень крепкой. Доброй. Твердой. Не колеблющейся. Она предпочитала, чтобы ее считали ученым. Она знала разницу куда больше различия между богатыми и бедными в Найроби, которую описывал Джеймс, гораздо сильнее контраста между залитым светом зеркальным залом и снегом на улице. Что же это было? Разница между жизнью на поверхности и жизнью в хадальной зоне, которую она изучала; между светом и тьмой, воздухом и водой, дыханием и утоплением. Ей хотелось даже сказать, что это разница между спасенным и проклятым, но это было все-таки не так.