Погром среди ясного неба - стр. 20

– Это у вас такая фамилия – Боровик? – фыркнула я.

– А что, хорошая фамилия, – не обиделся Егор Иванович, – у нас, почитай, полдеревни Боровики. Это потому что лес рядом хороший, грибов там белых хоть косой коси! Вот и стали мы жить. Сестра по хозяйству хлопочет да за ребенком следит, я на огороде, да по дому – то забор подправить, то сарай перекрыть. Однако деньги, что привез, быстро кончились, стал я наниматься на мелкие работы. От отца инструменты остались. Летом, конечно, грибы-ягоды продавать ездили на рынок.

– Негусто, – протянул дядя Вася, – ребенка растить – много денег нужно…

– Твоя правда, Василий, – согласился Егор Иванович, – первое время плоховато жили. А потом, как жизнь в России устаканилась, нашелся и у нас приработок.

Он пошарил в тумбочке и вытащил яркую глиняную игрушку. Это была кукла – в малиновом сарафане и белой кофте с пышными рукавами. Снизу торчали малиновые сапожки.

Я осторожно взяла игрушку в руки. С виду самая обычная глиняная игрушка, бабушка мне рассказывала, что в ее детстве их было полно. Но эта куколка отличалась от тех, лупоглазых и большеротых. Лицо у нее было выписано так тонко и тщательно, что казалось вполне одушевленным. Куколка глядела удивленно, даже брови были чуть приподняты. И удивление это было приятное, казалось, еще немного – и кукла заливисто рассмеется от радости.

– Нравится? – Егор Иванович любовно погладил игрушку. – Это и есть наш приработок.

Далее выяснилось, что лет пять назад приехала в деревню женщина. Представилась специалистом по народным промыслам и расспрашивала про глину.

– Уж откуда ей стало известно про глину нашу, то неведомо, – рассказывал Егор Иванович, – у нас в деревне и то только старики да старухи про это помнили. Была неподалеку глина особенная, из которой игрушки делали. Только все это еще до войны в упадок пришло. Раньше частное производство-то не приветствовалось. В общем, уговорила меня та женщина, нашел я ту глину, а сестра у бабки одной отыскала наставление, как что делать. Отец той бабки большим мастером был в свое время, его потом посадили. После войны вернулся весь больной, быстро умер. У них и печь была для обжига, только развалилась. Подлатал я печку, налепили мы куколок, а краски для росписи та женщина привезла. И еще много чего нужного. Ну, освоились помаленьку, старухи, кто видит, стали куколок расписывать. Мастерство ведь оно глубоко сидит, сразу-то не изживешь… И тут Надюша моя проявилась, – голос у Егора Ивановича дрогнул. – Она ведь с самого раннего детства рисовала хорошо. Вообще девочка росла – загляденье. Красивая, умненькая, ласковая. Сестра моя так к ней прикипела душой, не нарадуется. Как-то раз мне и говорит: сердилась я на тебя, Егор, что бросил нас, что уехал на двадцать лет и одну меня оставил с родителями мучиться. Мать перед смертью болела сильно, а отец к старости и вовсе невозможным стал. Но все я тебе простила за то, что такой подарок мне сделал, за Надю. Думала, что одной придется доживать, а теперь и старости не боюсь. Надя росла, в школу я ее возил сам. Там учительница говорит, что большие способности у нее к рисованию. Я, конечно, все ей покупал что нужно – краски там, бумагу. А тут, как завелись мы с куколками, Надя у старух и выпросила расписать парочку. Да так здорово у нее получилось, что Валентина-то Пална, та женщина, что куклы покупала, прямо ахнула. У девочки, говорит, талант, он, говорит, от души идет, а что умения не хватает, так это приложится. Учиться ей надо. Ну, привезла ей книжки, да только Надя все больше не умом, а сердцем ту науку постигала. Кукол тех продавала Валентина Пална иностранцам. Надо думать, большие деньги с них брала, но и нас не обижала. Так и жили. Надя школу окончила, еще год прошел, а потом сестра умерла. И той зимой затосковала моя Надя. И раньше-то тихая была, а тут все сидит в уголке, либо кукол расписывает, либо рисует. Я тоже задумываться начал, какая судьба ее здесь, в деревне, ждет. Ну, пока я жив, в обиду, конечно, не дам, а потом? Красоты девчонка уродилась необыкновенной, летом дачники приедут – так даже немолодые мужики на нее заглядываются. Деревенские-то парни за ней не бегали – понимали, что не про них кусок. И как такую в город отпустить? Валентина Пална на полгода за границу уехала – не то опыт перенимать, не то свой им там передавать, но перед этим сказала, что нужно весной обязательно приехать, чтобы с осени в училище художественное попасть. Ну, договорился я с одним там из нашей деревни. Раньше-то его Мишкой звали, а как уехал в город, да выслужился там в начальство, стал Михаилом Сергеевичем. Но мужик серьезный, положительный, семья у него, квартира трехкомнатная, дом – полная чаша. Не волнуйся, говорит, Егор Иваныч, приму дочку твою, в училище сопровожу и приют дам, пока общежитие ей не дадут. Сказал приезжать до майских праздников, а то потом его дома не будет. Ну, собрал я Надю, денег ей дал на дорогу и вообще на электричку посадил. Телефона у нас в деревне ни у кого нету, договорились, что письмецо она мне черкнет – как устроилась да как с учебой будет…