Погребенные. Легенда о Маат - стр. 69

Добродушное выражение лица Бастет сменилось раздражением, но она не стала возражать, догадываясь, что это бесполезно. По его милости последний год по человеческим меркам я провела в заточении в собственной комнате – вот насколько ему не хотелось меня видеть. Было глупо полагать, что он согласится учить меня чему-то. Даже искусству харакири.

– Что ж, раз наше семейное собрание окончено… Дориан, Вивиан. – Он посмотрел на кошку, сидящую у моих ног.

Она вытянулась во весь рост и в один большой прыжок вернулась к хозяину.

Я никогда не думала о Дориане и Вивиан как о животных. И уж точно не считала себя хозяйкой Мираксес. У нас с ней всё было скорее наоборот. Но то, как в своих истинных обличьях два огромных кота покорно прикрывали тыл растворяющегося во тьме Габриэля, снова напомнило мне, кем мы все здесь были.

– Ещё раз прости, что пришлось держать тебя в комнате, – менее формальным тоном произнёс Анубис, когда следом за Габриэлем ушли и остальные. В зале остались лишь мы и Бастет, у ног которой вился огромный, больше Дориана и Вивиан, кот.

Я так изумлённо и долго на него смотрела, что Бастет не сдержала улыбку:

– Это Шесему. Мой будущий супруг.

Шесему, достающий Бастет до плеч, громко заурчал под её ловкими, ласковыми пальцами, поглаживающими его по морде.

– Нас ждёт свадьба?

Играли ли божества свадьбы?

Бастет улыбнулась ещё шире, но Анубис перебил её стремление поделиться со мной хоть чем-то хорошим. Лишь когда он поднялся с трона, я заметила, из чего тот был сделан: обугленные кости, сплетающиеся друг с другом и уходящие в пол, словно корни дерева.

– Как только мы разберёмся с душами тех, кто не мог всё это время попасть в Иалу, мы займёмся тобой.

Прозвучало пугающе многозначительно.

Сложно было понять, что конкретно, но что-то изменилось в его взгляде: он стал задумчивым и отрешённым. Замерев рядом, Анубис протянул руку, почти невесомо коснувшись моего подбородка большим пальцем.

– Уверен, что у тебя всё получится, и мы наконец узнаем правду.

Никто не спешил приступать к моим тренировкам, а я, побаиваясь, что кто-то снова запрёт меня, старалась развлекать себя долгими прогулками по пугающе длинным и молчаливым коридорам. Мираксес здесь совсем не нравилось. Она предпочитала огромную кровать и обманчивое ощущение безопасности, которое могло подарить лишь мягкое одеяло.

Это место было обителью смерти. Оно чувствовалось как смерть.

Никто, кроме самих умерших, на самом деле не знал, какой на вкус и цвет была смерть. И то, как образы Аники Ришар вписались в картину, которая предстала перед нами в Дуате, было крайне странно и жутко. Смерть была именно такой, какой она себе её рисовала: пустой, серой, безмолвной. Солнечный свет был тёплым и жёлтым, темнота – непроглядной и немного пугающей, но Дуат оказался пустым. Там, где коридоры не освещались огнём, всё виделось лишённым красок жизни. Здесь было ни темно, ни светло. Здесь было никак.