Поэт, или Охота на призрака - стр. 61
Зазвонил телефон. Это была мама, с которой мы ни разу не общались с самых похорон. После нескольких вежливых вопросов о моей поездке в горы и о том, как вообще идут дела, она наконец перешла к тому, ради чего ей пришлось совершить над собой усилие и набрать мой служебный номер.
– Рили сказала, что ты собираешься писать о Шоне.
Это не был вопрос, однако я ответил на него:
– Да, собираюсь.
– Но зачем, Джон?
Пожалуй, она одна звала меня Джоном.
– Потому что я должен это сделать. Видишь ли… я не могу продолжать жить спокойно, делая вид, будто ничего не случилось. Мне необходимо, по крайней мере, попытаться понять…
– Помнишь, ты всегда разбирал свои игрушки, когда был маленьким? Не осталось ни одной целой, все разломал.
– Ну ты и вспомнила! Это ведь когда было…
– Я хотела только сказать, что, разобрав игрушку, ты не всегда мог собрать ее. И что в результате у тебя осталось? Ничего, Джонни, ни-че-го…
– Но, мама, как ты не понимаешь? Я обязан это сделать.
Просто удивительно: ну почему, разговаривая с матерью, я всегда так легко выхожу из себя?
– А тебе не пришло в голову подумать и о других, не только о себе? Неужели не ясно, что если эта история попадет в газеты, то кое-кому будет очень и очень больно?
– Ты имеешь в виду папу? По-моему, такая статья, наоборот, сможет даже помочь ему.
В трубке воцарилась тишина, и я представил, как мать сидит на кухне и прижимает к уху мокрую от слез телефонную трубку. Отец, наверное, сидит напротив и смотрит на нее испуганными глазами, боясь разговаривать со мной.
– Полагаешь, мне следует действовать как-то иначе? – спросил я спокойно. – У тебя есть какие-то другие предложения?
– Разумеется, нет, – грустно отозвалась мама.
Снова последовало молчание, и наконец я услышал ее последнюю мольбу:
– Сперва хорошенько подумай, Джон. Не стоит выставлять наши раны напоказ.
– Как в случае с Сарой?
– Что ты хочешь сказать?
– Вы оба носили это в себе и никогда ни с кем не обсуждали то, что произошло… Даже со мной.
– Джон, я не могу говорить об этом сейчас.
– Ты никогда не можешь. Это продолжается вот уже двадцать два года.
– Прошу тебя, не надо иронизировать над такими вещами.
– Прости. Не буду.
– Подумай над тем, о чем я тебя просила.
– Хорошо, – сказал я. – Я вам позвоню.
Она повесила трубку, злясь на меня почти так же сильно, как я на нее. То, что мать возражала против статьи о Шоне, раздражало меня: она вела себя так, словно бы продолжала любить его сильнее меня и оберегать. Но Шон умер, а я был еще жив.
Я выпрямился на стуле и заглянул за звукопоглощающие перегородки, окружавшие мой стол. Помещение начинало постепенно наполняться сотрудниками. Гленн вышел из своего кабинета и теперь беседовал с дежурным редактором из отдела городских новостей по поводу первой полосы, где должна была появиться статья, посвященная злосчастному абортмахеру. Я поспешно пригнулся, чтобы меня не заметили и не посадили обрабатывать это сообщение. У нас это называлось «расписывать», и я по мере возможности уклонялся от подобных заданий, хотя технология была довольно простой. На место происшествия или в район катастрофы выпускали целую свору репортеров, каждый из которых потом звонил мне и сообщал, что ему конкретно удалось узнать. А потом я садился за работу и начинал срочно создавать для газеты нечто сенсационное, одновременно ломая голову, чьим именем все это подписать. Строго говоря, я не знаю других примеров, где суть газетного бизнеса – быстрота и натиск – представала бы более отчетливо и ясно, однако сам я на такой работе выгорал буквально дотла. Гораздо больше мне нравилось писать свои собственные обзоры, где я был сам себе хозяин.