Подмена - стр. 19

Дональд втолкнул ее в свою гостиную, стащил с нее пальто, а затем подтолкнул к дивану. Нина послушно села, но не облокотилась о спинку, а села прямо, выдавая свое напряжение и страх. Глаза ее были расширены от ужаса.

– Пожалуйста, отвези меня домой.

– Что ты будешь пить? Есть вино и шампанское. А, еще виски.

Дональд уже был у барной стойки и разливал спиртное. Не дождавшись ее ответа, он налил ей и себе виски, а затем сел рядом на диван. Нина почувствовала, что у нее немного стучат зубы. И зачем только она сказала те проклятые слова Дональду? Зачем раззадорила его? Кто только дернул ее за язык?

Теперь она была у него дома. У него дома. На языке отношений это означало, что она не выйдет отсюда, пока не займется с ним любовью. Но она вроде бы попала сюда не добровольно. Или… добровольно? Разве не этого она столько месяцев ждала от Дональда? Но почему он был так груб с ней? Он совсем не любил ее? Или разлюбил из-за того, что она строила сегодня глазки Ливингстону?

С другой стороны, странная мысль пульсировала где-то в висках: если он не сделает это, если сейчас отступит, смалодушничает – она просто не будет уважать его как мужчину. Ведь она молчала все это время, только один раз попыталась обратить все вспять: когда он подтолкнул ее к дивану. Последующие напряженные минуты она молчала. Значит, согласилась быть с ним. Значит, хотела быть с ним. Ничего внутри нее не хотело сопротивляться ему. Разве истинная страсть не должна была быть такой: внезапной, непредсказуемой, оглушительной и сметающей доводы разумы и условности?

Глоток виски унял дрожь в коленях и стук зубов. Опрокинув стакан, она не успела ничего с ним сделать – Дональд сам выхватил его и поставил на пол как ненужную помеху. И вдруг он набросился на нее, повалил на спину, завел руки над головой, а затем проник языком ей так глубоко в рот, словно ничего больше им делать было нельзя.

Когда он отпрянул от ее лица, то Нина вдруг поняла: он смотрел на нее не просто как мужчина, вожделевший женщину, в его взгляде было столько нежности и… столько любви. Она прикрыла веки. Осознавать последнее открытие было верхом блаженства. Он обожал ее, а она упивалась его обожанием.

Вдруг он спустился ниже, задрал ее красное облегающее платье наверх, застонал, увидев ее плоский спортивный живот.

– Ты само совершенство! – Простонал он так, как будто ее красота была нестерпима для него.

Если это был сон, то Нина никогда не хотела бы просыпаться. Он стянул с нее и платье, и трусы, а затем наконец взял то, что так давно хотел.