Подлинная история Любки Фейгельман - стр. 32
– Кто я, по-твоему?
– Ну, секретный сотрудник…
– Дура! – я с наслаждением втянул в себя запах черемухи, блаженствуя оттого, что так просто и ясно выразил свою мысль.
Ее это несколько обнадежило на мой счет, хотя для полного спокойствия чего-то явно не хватало.
– Спасибо за дуру. Дура меня как-то успокаивает. А хочешь, я тебе открою мою тайну?
– Чтобы потом меня же из-за нее долбать?
– Нет, для того чтобы ты на мой счет не заблуждался. Долбать я тебя не буду.
– Тогда, пожалуй, хочу, хотя до конца не уверен.
– Так хочешь или не хочешь?
Моя неуверенность не позволяла ей до конца оценить мое желание.
– Ну, хочу.
– А без всяких там ну?
– Хочу, хочу!
Я не знал, какие ей предъявить доказательства, чтобы Любка убедилась в моей искренности.
Но она убедилась и без всяких доказательств с моей стороны.
– Тогда слушай, комсомолец Кузнецов. Вот ты спрашивал о нашей семье. И я тебе должна ответить, как бы ты ни воспринял мой ответ. Впрочем, воспринимай, как тебе угодно. Хотя наша фамилия Фойгельман, мы – русские.
– Да ну?! – удивился я, словно она и впрямь поведала мне страшную тайну.
Хотя на самом деле что тут было удивляться, если вокруг одни русские.
Мой дурашливый возглас заставил ее пожалеть о том, что она поторопилась со своим признанием.
– Вот тебе и ну – баранки гну.
Любка отвернулась и натянула на исцарапанные колени красную юбку.
– Прости… прости, я не хотел тебя обидеть. И я тебя никогда не обзывал.
– К твоему сведению и к сведению всего нашего двора мы – русские, – глухо повторила она, не поворачиваясь ко мне. – И не какие-то там, а самые настоящие. Можешь так и передать. Во всяком случае, так считает отец. По его словам, мы живем в России, говорим на русском языке, воспитаны на Толстом, Чехове, Чайковском, Рахманинове. Наш дедушка принял православие и бывал в Оптиной пустыни.
– Оптиной – что?
– Пустыни, где монахи… К тому же дедушка хотел жить с бабушкой в духовном браке и ездил советоваться к Толстому, но тот его отговорил, иначе бы мы все не родились на свет. И знаешь, кого мы больше всего не любим?
– Троцкистов, бухаринцев, врагов народа?
– Глупый. Нас самих.
– Как это?
– Ну, евреев, евреев… Ты что, не понимаешь?
– Как-то не очень…
– Если честно, я и сама не понимаю. Но я это слышала от отца, а уж он-то знает, кого любить и кого не любить.
– Значит, и я тоже не должен себя любить как русского? – спросил я, чтобы и мне тоже знать, что я должен и чего не должен.
– Наверное. Во всяком случае, себя лучше не любить, а любить других, – сказала Любка, выводя это умозаключение из всего слышанного от отца.