Под теми же звездами - стр. 45
Секретарь вздохнул, облегчив душу перед Кедровичем, и взялся за исправление какой-то свежей заметки. Но не успел он перечеркнуть первой строчки, как в редакционную комнату вбежал полный, низенького роста, телеграфный чиновник и, запыхавшись, весь красный от гнева, бросился к секретарю.
– Где он? – воскликнул яростно чиновник. – Где ваш Шпилькин-Иголкин? Дайте мне его! Я изобью ему морду!
– Это опять вы, Дневкин? – строго прервал чиновника секретарь. – Прошу вас…
– Ничего не просите! Довольно с меня. У меня нет больше сил терпеть! Дайте мне его! Вы Шпилькин-Иголкин? – обратился чиновник с яростью к сидевшему вблизи репортеру.
– Почему я? – ответил сердито репортер. – Вот еще фантазия!
– Так это вы? А? – бросился чиновник к сидевшему рядом Шпиль-кину, который доканчивал второй фельетон. Шпилькин побледнел, увидев наяву одну из жертв своего фельетонного искусства. Этого Дневкина, простого чиновника, выдававшего посылки на почте, Шпилькин избрал мишенью для тех случаев, когда у него не было совсем тем и приходилось писать, не имея в виду ничего определенного. В подобных критических положениях Шпилькин начинал обыкновенно с погоды и кончал тем, что перебирал знакомые фамилии обывателей, когда-либо попадавших по какой-нибудь причине в печать. Дневкин являлся одним из таких мелких лиц, которых можно было безнаказанно высмеивать: на почте он славился своим пристрастием к чинам и орденам, и, кроме того, был еще ярым сторонником «Союза Русского Народа», причем высказывал свои политические убеждения громко во время почтовых операций. Всего указанного, конечно, было довольно, чтобы фельетонисты прогрессивных изданий города взяли Дневкина в основательную переделку, упоминая его фамилию при всякого рода сравнениях, воспоминаниях и уподоблениях. Дневкин сначала с радостью увидел свою фамилию впервые напечатанною, несмотря на то, что рядом с фамилией его шло описание одной из выходок, учиненных им при выдаче посылки какому-то еврею: увидеть свою фамилию напечатанной, да еще в фельетоне, который читается всеми, было для Дневкина острым, пикантным удовольствием. Однако, это чувство резвого удовольствия быстро стало исчезать; сначала оно сменилось легким раздумьем насчет опасности слишком широкой популярности; затем перешло в мрачное недоверие к славе и к удовлетворению честолюбия, которое быстро утомляется от любопытных взглядов публики, перешептывания, улыбочек и сдержанного смеха. Наконец, через полгода такой популярности, Дневкин пришел в ярость; он не мог видеть свою фамилию напечатанной даже на пустом месте, без сопутствующего изложения; один вид пропечатанной фамилии вызывал в нем бурю: он рвал и метал, кричал дома на жену, бранился с евреями на почте и грозил каждый раз не только отправиться в редакцию для объяснения, как это он уже не раз делал, но и избить сразу редактора и всех его сотрудников. Очевидно, что в конце концов он решил привести эту свою угрозу в исполнение.