Под теми же звездами - стр. 18

Через полчаса явился радостный и сияющий самоудовлетворением Кедрович. Он держал в руке несколько узких полосок исписанной бумаги и по дороге просматривал нумерацию страниц.

– Ну, что? – оживленно спросил Веснушкин, приподнимаясь в кресле, – написали?

Кедрович хитро улыбнулся и сел против редактора в кресло.

– Отщелкал, – проговорил самодовольно он. – Тут у меня всё есть: и его прошлое, и нынешние связи с женщинами и намеки на некоторые шантажи. Тут он весь, как на ладони.

Веснушкин радостно подпрыгнул, но затем, что-то вспомнив, тревожно спросил:

– А вы… вы откуда имеете эти сведения? Вам кто-нибудь рассказывал всё это? А?

Кедрович добродушно рассмеялся.

– Что вы! – заметил он беспечно, – кроме сведений о гнилой обуви, мне никто ничего об нем не сообщал. Это я всё сам. Может быть прочитать вам вслух?

– Пожалуйста, пожалуйста. Только все-таки: как это вы «сами»? Странные вы какие-то петербургские литераторы, удивительно странные! Всё «сам»… Хе-хе! Ну, читайте, послушаем.

Веснушкин развалился поудобнее в кресле, а Кедрович, положив несколько ненужных листков на стол, начал:

«Бандит печати.

Вчера г. Каценельсон сделал новый выпад против нашей газеты и нашего почтенного редактора-издателя г. Веснушкина.

Выпад не из удачных, нужно сознаться.

В самом деле:

Кто такой сам Каценельсон?

Литератор?

Журналист?

Поэт?

Философ?

О, я не могу сказать этого. Разве маклерство и литература одно и то же? Разве функция журналиста состоит в том, чтобы поставлять в интендантство гнилые солдатские сапоги? Или, разве поэтом может считаться всякий, кто воспевает на столбцах своей газеты начальство, а философом – тот, кто по невежеству задумывается над тем, сколько составит дважды два? Правда, г. Каценельсон немного причастен к литературе. Он способен перевоплощаться как истый художник, и этой положительной черты у него нельзя отнять. Ибо как можно тогда объяснить тот факт, что во время движения Каценельсон проникся ярким демократическим духом, стоял за восьмичасовой рабочий день, домогался Демократической республики, жаждал переворота, – а теперь, в дни реакции, ищет порядка, законности, трудолюбия рабочих, для облегчения участи которых не настало еще время; как объяснить, кроме этого, те поразительные факты перевоплощения, когда не только в простых статьях, но даже в официальных бумагах, даже в простых подписях векселей и обязательств он легко изменяет свой почерк, становится другим, перевоплощается в жену, родственника, когда приходит судебный пристав описывать его имущество? Да, эта черта – черта художника, и что Каценельсон именно такой художник – мы знали давно, с основания его газеты. Но кроме подобной черты перевоплощения, наш противник всегда отличался также поэтическим даром и философским складом ума. Мы умолчим, конечно, о той страсти нашего противника к шансонетным певичкам, которая известна особенно хорошо лакеям, прислуживающим в отдельных кабинетах наших увеселительных заведений. Мы не будем врываться в семейные дела нашего врага указанием на то, куда обыкновенно отправляется он после ночной разметки номера. Это нас не касается, это и недостойно серьезной полемики. Но что только поэт может быть на старости лет кипучим, жизнеспособным юношей, что только поэт может искать быстрой смены всё новых и новых ощущений, – это находится вне всякого сомнения для каждого из нас. И если бывают случаи, что супруга какого-нибудь редактора застает ночью в редакционном кабинете своего мужа прекрасных соперниц и бьет их на месте первым попавшимся твердым предметом, то это такие интимные и частные факты, что мы не будем их касаться в статье исключительно принципиального и идейного характера, если бы даже это и случилось с нашим заядлым врагом. Но мы должны сознаться в одном: наша печать падает всё больше и больше, благодаря тому, что в нее входит новый, чуждый по существу печатному слову, элемент; этот элемент врывается в печать грязной мутной зловонной струей и пачкает всё, в соприкосновение с чем приходит. Эта желтая печать, – о которой кричат уже все газеты, эта желтая журналистика грозит разлиться по всей поверхности нашей русской равнины, если общество не примет вовремя мер: а этими мерами может служить только одно верное средство: отвернуться от таких низких темных личностей, как Каценельсон, и прекратить чтение их гнусных газет: тогда они умрут быстрой и естественной смертью, которую заслужили своими делами.