Под открытым небом. Том 2 - стр. 18
В его словах ни восторга, ни удивления. Только исполнение обещанного.
– Отдельные строки просто хороши, вне всякого. Но порой гуляют интонации Пушкина, Есенина…
Ковальский вздрогнул. Ему показалось, что сейчас его собеседник скажет нечто такое, что взбодрит его: такие имена названы!
– Вы показывали ещё кому-нибудь свои стихи?
– Нет, только вам.
– Покажите. Я могу ошибаться. Поэзия – такая штука… Но мой совет: читайте классиков. Хотя бы для того, чтобы не повторяться. В областном центре есть литературное объединение «Молодая Волга», сорок минут на автобусе. Попробуйте поездить, хуже не будет. Помните всегда об образе. Душа отзывается на образ. Чем художественней, то есть образней, текст, тем больше он работает. КПД воздействия текста бывает больше единицы. Ибо читатель воспринимает образы душой. И образы по-своему многократно усиливаются. У каждого по-разному. Это азы, понимаешь?
«Недавно ругал меня за техницизмы, за «стоп», а сейчас это его «КПД» – как понять? – думал Александр. – Хотя тут устная речь поэта, а не стихи…»
– Образ во главе всего! Техническое образование, вернее, мышление – хорошо. Но для поэзии нужно нечто иное… – продолжал поэт.
Они шли по аллее парка, мимо высоких кряжистых дубов. Было пустынно и холодно.
крутились в голове Ковальского строчки поэта.
«Смогу ли подняться на такую высоту? – волной захлестывала мысль, – поэзия должна мучиться над вопросами, на которые нет ответа, – так он сказал. Но, ведь, это намеренный бег по кругу?»
– Вы верите в существование души? – спросил Ковальский, когда они остановились около мощного дуба и Шостко, запрокинув лицо в холодное пасмурное небо, смотрел на шелестевшие жёлтые, пожухлые листы на кривой макушке дерева.
– Чудной вопрос, существование души очевидно…
– Но ведь столько людей не верит?..
– Это их дело! Труднее всего доказывать, что белое есть белое. Доводов нет, понимаешь?
– Пока не очень, – признался Александр.
– Ещё полсотни лет пройдёт и учёные ткнутся в необходимость признать существование души, а пока они, учёные эти, вовсе и не учёные… Странно, что это говорит врач? Я, отпетый циник, говорю, а они – молчат… – Он погрозил кому-то меж деревьев пальцем: – Погодите! Поплатитесь! Вернее, поплатимся…
Это был тот поэт, с которым они шли совсем недавно ночной улицей. И – не тот. Часть – наружи, а самая мощь – чудовищно огромная, невидимая – только угадывалась.
«Какое сомнительное дело – литература. Как всё зыбко и неопределённо в ней, – думал Ковальский. – Надо всего себя принести в жертву – тогда ещё можно на что-то надеяться, а делить себя на половинки – пустое дело…»