Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922 - стр. 83

В Смоленск приехали часам к девяти вечера в полной темноте. В Смоленске я, конечно, не остановился, даже не выходил из вагона. Положим, это было и невозможно. Тяжела была эта ночь в пути от Смоленска до Минска. Это была третья ночь абсолютно без сна, причем почти круглые сутки на ногах, потому что в Вязьме только урывками удавалось посидеть в неудобной позе на своих собственных вещах. В полной темноте, в душной атмосфере утомление давало себя чувствовать очень сильно. Могу сказать, что я не падал от усталости только потому, что падать было некуда: настолько плотно, прижимая друг друга, стояли пассажиры, но по временам веки невольно закрывались, охватывала дремота, и колени внезапно подгибались. Просыпаясь от этих толчков, вновь в томлении ждал я рассвета под монотонный стук поезда и звучное храпение счастливцев, захвативших себе места на нарах или на грязном полу под ними.

В Минск поезд наш пришел около семи часов утра 10 марта. Был серенький денек ранней весны. Слякоть, пронизывающая сырость и легкий туман в воздухе. Наскоро напился чаю, заварив его в своем походном чайнике, закусил остатками взятой из дому провизии и затем, взвалив себе на плечи походный мешок и взяв в руки саквояж, бездомным бродягой приготовился я к дальнейшему пути.

Что мне было делать? Во время пути из разговоров спутников между собою я узнал, что железнодорожное сообщение до последнего времени производилось до станции Барановичи[56], но билеты продавались не иначе как по разрешению минского Совета рабочих и солдатских депутатов. В случае же безбилетной посадки на поезд, контроль, производящий проверку билетов вскоре после отъезда из Минска, не ограничивался двойной платой, а арестовывал безбилетных пассажиров и проверял их личные документы. Если я ничего не имел против уплаты штрафа в двойном размере, если я готов был подвергнуться неприятности быть насильно высаженным, вернее, вытолкнутым из поезда, то меня, во всяком случае, совершенно не устраивала проверка документов, потому что у меня, кроме самых уличающих меня видов на жительство и удостоверений, вплоть до удостоверения для посещения позиций с моей фотографией, подписанного командующим армией, других документов не было.

Надобно было, следовательно, просить разрешения на проезд от местного совдепа. Но идти туда для меня было равносильно, что идти в пасть льва: в Минске я был начальником штаба округа более года в начале войны, там же был около полугода главным начальником снабжений Западного фронта в конце войны. Меня там знала, если не в лицо, то по крайней мере по фамилии, чуть ли не каждая собака. Просить разрешение у местного совдепа при таких условиях было прямым безумием.