Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922 - стр. 80
В то время как я в ожидании поезда бродил по станции, обратил я на себя внимание комиссара чрезвычайной комиссии («чрезвычайки»), каковые существуют на всех более или менее крупных станциях и которым подчинена охрана железной дороги. Он потребовал от меня документы. Я предъявил ему удостоверение, только что полученное мною для проезда в Смоленск. Узнав мое звание и цель поездки, он удовлетворился. Я, воспользовавшись случаем, просил его оказать мне содействие в посадке на поезд, объясняя свою торопливость служебной надобностью, так как текст выданного мне документа можно было понять и в том смысле, что я уже назначен и еду к месту служения. Надо было извлекать возможную пользу из невольного знакомства с советскими служащими. Он обещал.
Пришел поезд, по обыкновению переполненный до крайности. Несмотря на все, действительно искренние, старания комиссара, ему не удалось втиснуть меня ни в один вагон, и его содействие моему отъезду могло выразиться лишь в том, что он разрешил мне поместиться на железных мостиках, соединяющих между собою два вагона 3-го класса, то есть на буферах, откуда обыкновенно пассажиры удаляются силой.
Воспользовавшись разрешением, мне данным, на этих мостиках поместилось еще четыре таких же пассажира, как я. Я стоял ближайшим к двери, ведущей на тормозную площадку вагона. Проникнуть в вагон, действительно, не было никакой возможности. Буквально нельзя было просунуть даже руку: так плотно набито было все людьми.
Я поставил свои вещи на мостик, стал так, чтобы придерживать их коленями, так как иначе при движении поезда они неминуемо свалились бы под колеса вагона, руками же схватился за коротенькие поручни. Было около десяти градусов мороза. Шел небольшой снежок при слабом ветре. Одет я был, как я уже упоминал выше, в бумазейную[53] рубашку и суконные брюки, под которыми были поддеты фуфайка и теплые кальсоны. Верхнюю одежду составляла кожаная куртка на бараньем меху. На ногах сапоги черного товара с поддетыми шерстяными и бумажными носками, на руках шерстяные перчатки, на голове папаха с опущенным тыльником.
Во время ходьбы одежда эта вполне предохраняла от холода. Сносна она была и во время остановок поезда, но во время движения поезда, когда поднимался сильный ветер, она казалась совершенно недостаточной. Сначала у меня начали стыть ноги, стоявшие на железном мостике, затем руки, державшие железные поручни, потом холод начал распространяться по всему телу. Попасть в вагон не было никакой физической возможности. В ответ на мои попытки отодвинуть дверь и втиснуться хоть как-нибудь на заветную тормозную площадку, которая представлялась мне раем, я получал лишь крепкую русскую ругань. По справедливости должен заметить, что даже при желании этих счастливцев помочь мне они не могли бы исполнить моей просьбы. Молил их потому, что положительно изнемогал от холода. Наконец дошел до такого состояния, что решил: если в Торжке