Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922 - стр. 60

Не могут себе представить крестьяне, каким образом обрабатываемая ими земля не будет принадлежать им, а будет общим достоянием. К чему он будет удобрять ее, если завтра она достанется другому. В прежней общине не было такой неустойчивости во владении известными участками, какая проектируется в коммунах.

Непонятными и действительно труднообъяснимыми представляются крестьянину исходящие из уездных комитетов распоряжения об ограничении количества домашних животных на каждого хозяина (по одной лошади, по одной корове, по паре овец и т. п.); казалось бы, чем больше скота, тем лучше; чем богаче крестьянин, тем более избытка он может дать городу, тем лучше может удобрить свою землю. Как это ни странно, но такое распоряжение действительно было. Я думаю, что это просто плод невежества исполнительных органов на местах. По всей вероятности, в центральном органе народного хозяйства было выдумано что-нибудь не столь несообразное, но затем, катясь вниз по иерархической лестнице, проектированная мера исказилась до неузнаваемости, а может быть, действительно, имелось в виду уничтожение богатых путем… превращения всех в нищих.

Все это послужило причиной не только неудовольствия, но самого острого негодования против советской власти. Как только, бывало, останешься наедине с каким-либо крестьянином, вовсе не из числа деревенских «буржуев», как тотчас же, оглянувшись по сторонам, он спрашивает: «Ну что, барин, слышно? Скоро ли конец этой власти? Скоро ли наступит новое право?» И так повсюду. Обращались с такими вопросами не только знакомые крестьяне, которые знали или могли угадывать мой образ мыслей, но даже такие, которых мне приходилось видеть в первый раз и которые по внешности моей никак не могли заподозрить во мне «барина».

Помню, в начале декабря 1918 года, когда я был призван в первый раз на службу, в уездном городе на базарной площади подошли ко мне два крестьянина с вопросом, как пройти в Земельный комитет, так как они приехали ходатайствовать о сложении с них непосильного налога. Я ответил, что я сам приезжий по случаю набора. Удивившись, что призывают таких стариков, один из них сильно выругался по адресу советской власти, а затем, опять с оглядкой, спросил:

– Ну а что же союзники? Скоро ли они придут?

Я ответил, что теперь зима и навряд ли можно чего-либо ожидать до весны.

– Ну что же, до весны как-нибудь перетерпим, а дальше невмоготу, – заключил он.

– Бог терпел и нам велел, – сказал я ему.

– Бог-то бог, да сам не будь плох, – ответил он.

А сколько я наслышался разговоров во время переездов по железной дороге, когда меня призывали на службу. Замолкала эта общая ругань по адресу советского правительства или жидовской власти, что считается синонимом, только при приближении кого-либо из чинов железнодорожной охраны.