Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922 - стр. 12
Этим замешательством первых дней Временное правительство{14} не воспользовалось для того, чтобы взять власть крепче в свои руки. Большая вина Государственной думы и тех политических деятелей, которые были причастны к перевороту, что, замышляя его, они недостаточно подготовили его, не поставили себе вопроса, а что будет дальше. Здесь опять-таки сказалось это вечное и роковое русское: авось, небось да как-нибудь.
Конечно, странно было бы ожидать, чтобы рабочие и солдаты, фактически произведшие переворот в феврале 1917 года, после совершения его отказались вовсе от власти и сложили бы ее целиком к ногам интеллигенции в лице комитета Государственной думы, дескать, «правьте и владейте нами»{15}.
Но все же думается, что, прояви Временное правительство в первые дни революции, когда оно пользовалось еще большой популярностью, если не в столицах, то во всей стране, побольше твердости, оно значительно отдалило бы время своего крушения и, быть может, ему удалось бы довести войну до победного конца, а это уже существенно могло бы изменить характер дальнейшего революционного движения: не было бы этих настойчивых поисков виновников понесенного поражения для того, чтобы сорвать на них накопившуюся злобу; не было бы этих невинных жертв ярости безумной толпы, направляемой сознательными разрушителями русского государства, на лучших сынов России, стоявших им поперек дороги.
Победоносному народу, удовлетворенному достигнутым успехом, несвойственно проявление низменных чувств: он не стал бы сводить личных счетов, и все поведение его было бы облагорожено торжеством победы.
Под большевистским игом
Глава I. Февральский переворот на фронте
Переворот застал меня начальником штаба 10-й армии{16} на Западном фронте, штаб-квартира которого находилась в местечке Молодечно[6].
Не могу сказать, чтобы событие это произвело сильное впечатление: все ожидали его, так как то, что происходило в последние месяцы, начиная с назначения Протопопова{17} министром внутренних дел, вело к неминуемой катастрофе{18}. Вопрос был только в том, когда она разразится.
Отречение государя{19} сняло тяжкое бремя с совести всех тех, кто считал и продолжает считать присягу не пустой формальностью, ни к чему не обязывающей, а словом, связывающим человека, словом, которое нельзя менять, как перчатки.
Не буду входить в то, был ли акт отречения вполне добровольным или отчасти вынужденным, скажу лишь, что благодаря этому великодушному акту была сохранена жизнь многих и очень многих офицеров, прозревавших неизбежность революции и заранее вычеркнувших себя из списка живых ввиду невозможности освободить себя от данного слова.