Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - стр. 13

. Но при всех противоречиях трактовки Василием Розановым отношений между человеком как творением Божьим и сыном Божьим Христом лично для меня Василий Розанов близок тем, что он действительно, как говорил Николай Бердяев, «прилепился к миру всем своим существом, влюбился в мир и во все мирское, чувствует божественность мира и сладость плодов его»[21]. После всего того, что произошло с Россией в ХХ веке, после гибели 50 миллионов людей во имя осуществления, как раньше говорил Путин, «пустого идеала» коммунизма, нам, русским, на мой взгляд, должны быть ближе мыслители, которые обладали инстинктом самосохранения. Сохранения не самого себя, а своего народа, своего государства. Я не думаю, что В. Розанов был меньше патриот и меньше любил Россию, чем его идейный противник Н. Бердяев. Кстати, в любви Розанова к России тоже было что-то живое, человеческое. Помните его: «Счастливую и великую родину любить невелика вещь. Мы должны ее любить, когда она слаба, мала, унижена, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша мать „пьяна“, лежит и вся запуталась в грехе – мы не должны отходить от нее»[22]. Сегодня пора осознать, что нас, русских, погубило в ХХ веке то, что погубило Н. Бердяева как мыслителя, а именно характерная для славянофильского романтизма, для так называемой «русской идеи» враждебность к живому конкретному русскому человеку, к той России, которая есть. Нас погубила та трактовка религиозного чувства, которая была характерна для Бердяева, который учил, что подлинная духовность нас посетит тогда, когда нас не будет оставлять «чувство зла и негодности этого мира и жизни в нем»[23].

Спор между Н. Бердяевым и В. Розановым по поводу текста В. Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира сего», который произошел за 10 лет до катастрофы 1917 года, имел принципиальное значение для осознания судеб России. И он был связан прежде всего с отношением к так называемой «русской идее», отношением к славянофильскому мессианизму. И отличие Василия Розанова от Николая Бердяева состояло в том, что он боялся катастрофических последствий нашего традиционного русского «романтизма», нашей привычки «пялить глаза вперед», нашего русского нежелания знать, видеть человека, мир, в том числе и русский мир, такими, какие они есть. Василий Розанов тоже считал, что наш русский мессианизм – и от недоразвитости души, и от лени русского ума. И он был прав. Действительно, трудно сказать, что в этом русском славянофильстве было от любви к России, от русского «романтизма», а что, действительно, – от лености ума. Кстати, русская трагедия ХХ века проистекала от того, что русский человек, и прежде всего русская интеллигенция, не понимали, что возможна русская жизнь куда более мрачная и тягостная, чем жизнь при «царе Николашке», не понимали, что русская революция, рожденная русским «романтизмом», открывает дорогу к безграничному русскому злу. А ведь, на самом деле, николаевская Россия и с точки зрения прав личности, и с точки зрения благ жизни была раем на земле по сравнению с советской Россией, особенно времен Сталина. Василий Розанов десятым чувством понимал, что традиционное русское пренебрежение к мирскому как к «мещанству», «примитивной обыденности» несет в себе угрозу, что само по себе это пренебрежительное, высокомерное отношение к тому, что есть, несправедливо. Особенно Василия Розанова раздражало, вызывало у него протест враждебное отношение русского мессианизма к благополучию человека в мире, к его счастью, радостям в своей жизни. А у Николая Бердяева все было наоборот. Для него «утверждать этот мир – значит утверждать закон тления, рабскую необходимость, нужду и болезнь, уродство и фальсификацию». Тем более, как я уже показал выше, не дает Новый Завет права утверждать, что, как говорил Бердяев, Христос пришел в этот мир, чтобы «осудить мир тленный, призрачный, хаотичный: царство Христово не от мира сего. Христос учил не любить этого мира, ни того, что в этом мире»