Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - стр. 1

Моим дедушкам – Дзегудзе Леониду Ивановичу и Ципко Еремею Андреевичу

Кто не любит человека в радости его – не любит и ни в чем.

Василий Розанов

«Не волнуйтесь, – говорила мне моя соседка-иранка на Кипре, мать профессора архитектуры Шахина, – Бог вознаградит вас за вашу доброту, и ваша душа с душой этой несчастной кошки, которую вы хотели спасти, всегда будут вместе. Правда, вы не видели, – добавляла мудрая иранка, – что она пришла к вам не для спасения, а для того, чтобы оставшиеся дни своей жизни дожить с вами, в вашей квартире, чтобы насладиться тем, что кто-то за ней ухаживает, насладиться тем, чего она была лишена как бездомная кошка». И при этом она еще добавила: «Кошки знают, к кому прийти умирать, и кто им откроет дверь».

И, действительно, когда я забрал Лизу из поликлиники, где ей делали уколы и капельницу, она уже не стонала и становилась на свои высохшие от болезни лапы и пыталась играть со своим братом, красавцем-котом Барином, который был рядом с ней в последние дни ее жизни. Она наслаждалась последними мгновениями своей жизни. Умерла она у меня на глазах, утром, когда я уже встал и появился в гостиной, где она лежала на полу. Как-будто она меня ждала, чтобы со мной попрощаться перед смертью. Кто читал очерк «Тяжелые годы» из «Самопознания» Николая Бердяева, тот, наверное, помнит, что поведение его кота Мури перед смертью, которое он там описывает, очень напоминает поведение моей несчастной Лизы. Умирающий Мури рассказывает Н. Бердяев, «накануне смерти умудрился пробраться с трудом в комнату Лидии (жена Н. Бердяева – А. Ц.), которая сама уже была тяжело больна, и вскочил к ней на кровать, он пришел прощаться»[1].

У моей Лизы, когда она умирала, были открыты газа, с ее мордочки сошли ее страдания, а сами глаза светились поразительным спокойствием. Она действительно, как говорила старая иранка, за свои муки, как Божья тварь, заслужила место в раю.

Правда, вся эта история с неудавшимся мне спасением жизни бездомной кошки Лизы вызвала у меня настроение, прямо противоположное тем, которые сопровождали горечь утрату любимого кота Мури у Н. Бердяева. Произошедшая у меня на глазах смерть кошки Лизы, несмотря на то что она меня потрясла, в отличие от Николая Бердяева не вызвала то погружение в тайны бытия, в диалектику жизни и смерти, которое произошло у него после смерти кота Мури. «Я очень редко и с трудом плачу, – писал Николай Бердяев в своих воспоминаниях о том, как он перенес свое расставание с единственным, как оказалось, близким ему существом в этом мире. – Но, когда умер Мури, я горько плакал. Смерть его, такой очаровательной Божьей твари, была для меня переживанием смерти вообще, смерти тех, кого любишь. Я требовал для Мури вечной жизни, требовал для себя вечной жизни с Мури. Я долгое время совсем не мог о нем говорить»[2].

Все мои соседи, и не только мать профессора Шахина, видели, что я тоже глубоко впустил в свою душу смерть, как я ее назвал, «бедной Лизы», тем более, удивлялись люди, она же не была моей кошкой, эта бездомная кошка просто пришла ко мне умирать. Все эти мои переживания запечатлены в моей статье «Завещание бедной Лизы», которая в сокращенном виде была опубликована в «НГ» и которая, как говорила мне моя подруга Лилия Шевцова, у нее и у многих ее знакомых женщин вызывала слезы. Я включил в книгу полный текст, посвященный урокам смерти бедной Лизы, не перечитывая его. Не хочу возвращаться сердцем в страдания, пережитые мной тогда, летом 2017 года. Но я плакал не оттого, что мне, как сказала иранка, обеспечена радость рая вместе с бедной Лизой, а оттого, что я не смог, вопреки всему, вопреки своим усилиям, спасти ее от смерти.

Я вообще, по крайней мере, до сих пор, не вижу той особой прелести в смерти, которая всегда прельщала Николая Бердяева. Я категорически не согласен с Николаем Бердяевым, что жизнь сама по себе не имеет ценности, что она лишь короткая или долгая дорога «возврата в мистерии духа, в котором Бог рождается в человеке и человек рождается в Боге»