Поцелуй сына Смерти - стр. 20
Окидываю братьев взглядом. Принц стаскивает с шеи серый шарф и пробегается пальцами по густой шапке золотистых кудрей; Игнат нервно откидывает с глаз длинную каштановую чёлку и оглядывается: его намерение сбежать слишком очевидно; Дан бездумно вертит в пальцах пепельные дреды – бесят уже эти сосульки на его голове. Брат ловит мой взгляд и ехидно ухмыляется – разгадал мои мысли; одежда на нём висит мешком и, кажется, болтается ещё больше, чем прежде.
– Я думаю, нам надо вернуть твоё прозвище в оборот, – ухмыляюсь.
Игнат светит зубами, напоминая своё погоняло, и я закатываю глаза.
– А как насчёт твоего? – интересуется Принц, вскидывая бровь.
Почему-то при разговоре с ним всегда смотрю в его светлый глаз – наверно, так брат кажется не таким мрачным.
– Моё не настолько крутое, – подмигиваю Дану.
– Ладно, девочки, пока вы тут погонялами меряетесь, я пошёл себе комнату забивать!
Игнат уносится, следом за ним с возмущённым ором сваливает Дан – как дети, ей Богу; Принц понимающе улыбается, и я, оставшись один, разворачиваю паспорт. Моё имя всегда одно и то же – уже довольно давно – а вот фамилии меняются с завидной регулярностью, потому что с чисткой данный в базах не особо заморачиваемся и можем что-то пропустить; теперь я Влад Гранин, хотя со дня своего создания воспринимаю себя просто сыном Смерти.
Но имя – это ярлык, который помогает тебе затеряться в толпе, и без него мне нет хода за порог.
Выхожу во двор; небо по-прежнему было затянуто в тяжёлые кучевые облака, ветер порывами швырял вдоль улицы целлофановый пакет, но зато дождь прекратился, превратившись в мелкую морось. Моя тёмно-синяя толстовка расстёгнута нараспашку, хотя на дворе максимум пять градусов тепла, но это не проблема, потому что холод тоже не помеха; тяжёлые армейские ботинки вязнут в грязи, замедляя шаг, однако я никуда и не торопился. Машина осталась на подъездной дорожке; вместо этого я просто топал пешком вверх по улице, потом направо – прямо в сторону небольшой горстки пятиэтажек – и оттуда в центр. Двигаться старался вдоль стен, чтобы слиться с пейзажем, но улицы были практически пусты: в такую погоду, как я и говорил, большинство предпочли остаться дома.
За те пару часов, что я провёл в разведке, никто из попавшихся мне людей не вызвал внутри никаких ощущений – привычного жжения или тяжести; это означало, что придётся пускать в ход запасной план и «заводить друзей». Мне не нужны были друзья – даже формальные; всегда с головой хватало моих братьев, и я не собирался вписывать в свою жизнь кого-то ещё. Именно поэтому стирание памяти было моей любимой частью во время передислокации: в мой мир не войдёт никто кроме тех, кто является его частью.