По закону войны - стр. 38
Командир третьего отряда лично проводил Садыка до бани, где их встретил пожилой чеченец.
В предбаннике на скамейке в углу, сжавшись в комок, сидела голая русская девочка лет пятнадцати.
Узбек, строго посмотрев на нее, спросил:
– Ты девственница?
– Да, – прошептала испуганная девочка.
Садык оскалился в кривой ухмылке:
– Это очень хорошо, телочка! Я обожаю девственниц. Иди в парилку, жди меня там!
Обернулся к Фархаду:
– Спасибо за подарок, брат! Знаешь, чем угодить хозяину! Иди!
Он разделся, бросив лохмотья, в которые превратилась одежда после длительного марша, банщику. Приказал:
– Эту рвань сжечь, и принеси быстренько мне кнут!
– Кнут? – удивленно переспросил пожилой чеченец.
– Да, обычный кнут, я неясно выразился? Мне предстоит объездить молодую кобылку, так вот, чтобы она не особо взбрыкивала, мне и нужен кнут. Он сделает ее послушной! Понял? Выполняй, я жду!
Банщик вышел, чтобы тут же вернуться с кнутом. Повертев его в руках, проверив на прочность о скамейку и подмигнув чеченцу, Садык зашел в парную.
Вскоре оттуда послышались дикие крики боли. Кричала девочка. На ней, совершенно невинной, наркоторговец срывал всю накопившуюся за последнее время злость, нещадно исхлестав щупленькое тело, после чего извращенно изнасиловал ее, предварительно выбив рукояткой зубы. Затем, полуживую, всю окровавленную, он отбросил девочку в угол как ненужный хлам и принялся мыться. Он наслаждался паром, слегка бил себя дубовым веником, тут же ополаскиваясь холодной водой.
Закончив «процедуры», вышел в предбанник.
Чеченец, сложив на груди руки, невозмутимо сидел на скамейке.
Садык приказал:
– Убери из парной русскую побитую блядушку, смой кровь и приведи ее в чувство. Отдай джигитам, ее еще можно пару раз как следует поиметь, пока не сдохнет, слабой, сучка, оказалась, в обморок падала, маму звала. Пусть мужчины покажут ей маму!
Банщик покорно вошел в парную, волоком вытащил оттуда бесчувственную девочку, по воле грубой силы, на несколько часов жизни, ровно на столько, сколько ей определил узбек, ставшей женщиной.
Садык же оделся и вышел на улицу, которая встретила его приятной прохладой.
Отбросив кисет с размешанной с табаком анашой, он достал другой, с настоящей дурью из отборных сортов чистой индийской конопли. Забил косяк.
К черту ограничения! Теперь в них не было надобности. Кайф жизни превыше всего. Узбек, сложив ладони так, что удлиненная папироса оказалась между пальцев обеих рук, вдыхая вместе с воздухом густой дым анаши, глубоко затянулся. Голова немного закружилась, тело обрело легкость, усталость ослабла, Садык почувствовал зверский голод.