По волнам жизни. Том 2 - стр. 9
Но и Восленский, и Лек стали наверстывать потерянное, когда Цакони уехал. Началась открытая агрессивная политика против меня. Истории возникали за историями, и все – из‐за таких пустяков, о которых и говорить-то не стоило. Обо всех этих мелких случаях, в своей пристрастной обрисовке, Восленский сообщал в центральное управление банка.
Неудивительно, что там создавалось совершенно отрицательное обо мне впечатление. При всех своих недостатках Восленский хорошо владел пером, и он это свое умение направил на нечестную борьбу.
Но, должно быть, кто-нибудь обратил внимание на то, что за два месяца Цакони не прислал ни одной жалобы на меня, в то время как Восленский посылал их непрерывно.
Цакони мне написал, что получил запрос из Петербурга с просьбой высказать с совершенной откровенностью свое мнение обо мне. Он писал, что дал обо мне вполне хороший отзыв, отметив только, что у меня есть свойство слишком строго соблюдать банковые правила. Цакони отмечал, что, как известно банку, таковы свойства всех, кто переходит в банк из других ведомств, и эти особенности скоро нивелируются.
Очевидно, противоречие отзывов вызвало недоумение. Вскоре получилось известие, что в Муром едет инспектор банка А. А. Петров, бывший до того времени управляющим муромским же отделением. Официально он командировался для инструктирования нас по кредитованию льноводства, секретное же поручение было – выявить правду о происходящем между Восленским и мною.
Имея в руках пачку доносов Восленского, Петров приехал сильно против меня взвинченный. Правда, Гофман, служивший при Петрове и пользовавшийся его доверием, частично осветил ему обстановку. Все же два дня разговоров исключительно с Восленским его наэлектризовали.
Во всяком случае, перед отъездом Петров счел нужным поговорить и с другой стороной, со мною. Должно быть, настроенный Восленским, он ожидал от меня всякого неприличия. Поэтому он, предупредив через Гофмана о предстоящем посещении, прибавил:
– Если Стратонов не пожелает со мною разговаривать, пусть велит сказать у входа, что не может принять меня!
Звонок. Входит Петров, в застегнутом черном сертуке, сдержанный, весь накрахмаленный. Заводим разговор.
Полчаса Петров тянет ненужную канитель о льноводстве, все время присматриваясь ко мне. Терпеливо выслушиваю, задавая из приличия вопросы. Но постепенно Петров сводит разговор на наши события. Облегчаю ему задачу, упомянув о возникших у нас трениях.
– Скажите, – подхватывает он мяч, – что, собственно, у вас вышло?
– По-моему, Александр Аникитович, во всем здесь происшедшем больше всех, если только не исключительно, виноват я сам!