По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг - стр. 26
Ничтоже сумняшеся Водолазкин скрещивает шершавый коровий язык с крылатым языком пушкинской лирики. «Что в вымени тебе моем?» – вопрошает главного героя одна из представительниц крупной рогатой фауны. Знаем мы, какие травки нужно собирать, чтобы с тобой коровы разговаривали. Целители народные…
Кстати, Пушкина не прочь процитировать и псковский юродивый Фома, который вперемешку с прибаутками-каламбурами (преимущественно непечатного содержания) замечает по поводу местных жителей: они-де «ленивы и нелюбопытны». Видимо, почитывал божий человек в свободное от бесчинств, драк с конкурентами и прогулок по воде аки посуху время «Путешествие в Арзрум».
Цитаты – это еще полбеды. Куда более странное впечатление произвели на меня обильные, щедро по тексту разбросанные анахронизмы. Говоря это, не имею в виду пластиковые бутылки в весеннем лесу XV века. Это-то как раз уместно и сообразно: если уж век пластмассы столь долог, что явившимся на свет божий в наши дни и счастливо избежавшим попадания в мусоросжигатели изделиям из ПВХ суждено как минимум узреть второе пришествие, то отчего бы им не полюбоваться заодно и первым, засорив собой не только будущее, но и прошлое?
Нет, отнюдь не пресловутые полторашки мозолили мне глаза по ходу чтения, но какое-то маниакальное упорство, с коим автор стремился нашпиговать свой «неисторический роман» вполне историческими деталями и фразами, заведомо не имеющими никакого отношения к заявленной в тексте эпохе. Не сомневаюсь, что сделано это было умышленно, но тем хуже, ибо вышло горе от ума – писатель просто перемудрил, переиграл, перехитрил сам себя. К примеру, информация о том, что побывавший в руках средневекового юродивого калач улучшал обмен веществ, безусловно, ценна, но как-то не вполне своевременна, не находите?
К счастью, там, где Евгению Водолазкину изменяло чувство меры, на выручку ему неизменно приходило чувство юмора. При всем своем трагизме «Лавр» – местами очень веселый роман. Чего стоит один только проникнутый мягкой иронией и легким сарказмом эпизод с участием польского купца. Сначала этот персонаж замечает: «Вы, русские, очень любите говорить о смерти, и это отвлекает вас от устройства жизни», а потом добавляет, что уж в Польше-то у людей с жизнью полный порядок и что те хоть «умирают, конечно, но все реже и реже».
Заключительная, третья часть романа, к сожалению, получилась самой невнятной и дряблой. Автору будто пороху не хватило – словно истратился он весь на дебют и середину. Зато финал, что называется, уродился: просто блестяще была передана атмосфера благости и просветленности, каковая, по идее, и должна окружать процесс канонизации истинного святого. Тут писатель не слукавил и не сфальшивил, за что ему мое большое и искреннее читательское спасибо.