По снегу босиком, вместе - стр. 10
Итак: он законченный идиот, и повел себя как мальчишка. Но почему отказало ему хваленое трезвомыслие древнего? Куда подевался мудрый и ироничный дракон?
Останови он себя, просто и рационально подумай, — все стало бы просто и очевидно. Что толкнуло его не безумный поступок? Воздействие на сознание? Симпатично. Всеобъясняюще. Лживо и малодушно.
Было бы очень просто: навели морок на бедного древнего, а он и повелся, ринувшись обвинять. Это другим врать подобное было приятно. Себе - непозволительно.
Что с ним не так? И вспомнились отчего-то слова черной Эрис, сказанные в их последнюю встречу: “Ты потерпишь фиаско в борьбе с самим собой.”
Вот и ответ на вопросы.
Зачерствевшая душа вечного готова была ко всему. К предательству, измене, коварству и потокам лжи. К одному он не был готов абсолютно: не знал Ладон чистой любви. Той, о которой поют менестрели. Древний любил этот мир, и его простых жителей, с их слабостями и грехами.
Понимал, прощал снисходительно, видел насквозь все мотивы, отлично просчитывал и мог предсказать их поступки. Ему так казалось.
А теперь он вдруг понял, что женщина эта стала ударом по закостенелому сердцу бессмертного. Весь мир дракона дал трещину и разваливался на кусочки сейчас, как ненужная старая чашка.
Он ее не понимал. Почему шаг за шагом Марго дарила ему себя, просто так, взамен ничего совершенно не ждя и не требуя?
Не было ни малейшего повода в ней сомневаться. Только в себе. Он ударил ее просто отчаянно струсив. Дракон испугался зависимости своей, и … да, слабости.
Эта мысль в ответ больно ударила, снова зажигая волну бессильной и всепоглощающей ярости. Он готов был сейчас разрушать все вокруг, вспомнив древние легенды о страшных бедах приносимых драконами.
Сколько он пролетел, с трудом удерживая себя на грани отчаянья? Ладону было мучительно-больно. В ледяном небе осенней Камчатки рождался новый дракон. Расправив огромные крылья над горными цепями и безупречными конусами вулканов он учился любить и прощать, вспоминая все эти науки, усвоенные в далекой юности им лишь однажды.
Что привлекло вдруг внимание Лефлога? Скорее всего - интуиция. Та самая, всеми хваленая, драконья.
Он чутко ощутил едва уловимое мерцание магии в этих безлюдных просторах. Там, где ее быть не могло. Выход в Сумерки в ипостасти дракона? Опасно, но риск был сейчас для него самым лучшим лекарством.
Шагнул не задумываясь: все самое ценное в своей жизни он уже потерял. И вытаскивать от самой грани его теперь некому.
А в Сумерках было, на что посмотреть: его тень, бежавшая по изломам заснеженных гор центральной Камчатки, сопровождавшая стремительный и яростный его полет стала вдруг… чем-то отдельным. Темнее, и меньше обычной, крыльями она шевелила как-то совсем неуверенно, вертев рогатой своей головой. Рогатой. Все истинно-светлые порождения племени древних драконов рога не носили.