Пляс Нигде. Головастик и святые - стр. 51
Вопреки названию проспект был серым. Единственное, что его оживляло, – алые прямоугольники транспарантов с белыми буквами, которые висели почти на каждом здании и напоминали издалека рекламу кока-колы.
Чем больше вылазок делал фотограф, тем больше находил в сибиряках сходства с американцами. Люди на улице вовсе не производили впечатления инопланетян, готовых растерзать homo sapiens за упаковку жвачки, как писали в “New York Times”. Женщины явно следили за модой и стремились одеваться красиво. (В конце концов, они даже сокрушили коммунизм, чтобы добиться своего.) Мужчины, более робкие создания, любили выпивку, футбол и автомобили. Подростки ходили в джинсах, слушали транзисторы и не мыли голову. Всё как в Америке (за исключением футбола).
У них было даже современное искусство. Натан вспоминал большую пьянку за городом, na dache у художника, рисовавшего несоветские картины – НЛО над колхозом, голых женщин с собаками, пьяных мужчин у памятника Ленину, искажённые фигуры и мрачное небо. Плохо говоривший по-английски художник сумел без переводчика ответить на вопрос, как ему позволяют делать такое. Он хлопнул фотографа по плечу и громко (русские всегда разговаривают с иностранцами, как с глухими) сказал: “Москва из фаревей. Мы далеко от Москвы. Летс дринк!”
После третьего стакана водки Натан вышел во двор и прилёг отдохнуть на траве у дома. Небо кружилось, земля раскачивалась. “Daleko ot Moskvy!” – крикнул он в небо, и звёзды подмигнули в ответ.
Пожалуй, больше всего Новосибирск напоминал американский Средний Запад, где живут простые серьёзные люди, которые настороженно относятся к приезжим и всему новому, но если вы поговорите с ними по душам на их языке, то они с вами подружатся и через десять минут скажут, что вы свой в доску, настоящий мужик, и всё прочее, что обычно говорят простые люди на любом языке.
Примерно так же он чувствовал себя в глубинке Канзаса или Айовы, где тоже нелегко разобрать слова, которые местные жители пережёвывают своими квадратными челюстями, однако смысл их речей всегда ясен.
Порой ему становилось неловко за свой нью-йоркский английский, в основном предназначенный для того, чтобы скрывать мысли говорящего.
В Сибири Натан понимал почти каждого, с кем встречался, за исключением коммунистов. Со всеми остальными языкового барьера не возникало. Случались даже чудеса дословного понимания, как на обратном пути, в аэропорту Шереметьево, где два офицера таможенной службы потрошили его чемоданы, и один со вздохом сказал другому: “Бесполезно! Нас опять наебали, эти плёнки уже на Западе”.