Плохой ребенок - стр. 21
«А если человек – и писатель, и художник, – спрашивала Грейс между делом, – и его спрашивают, чем он занимался вчера вечером. Как ему ответить? Писал книгу и картину?»
Потом ей снова делалось невообразимо скучно, и она, виновато улыбнувшись, уходила. «Все было супер. Надеюсь, скоро снова увидимся и так же посидим. До встречи».
Грейс спустилась в подвал и включила свет. Ее встретил привычный хаос, в котором она ориентировалась как рыба в воде. Здесь не было ничего лишнего, ничего, что бы как-то не относилось к ее работе. Наброски углем на ватмане валялись под ногами, засохшая краска маленькими бугорками и рельефными узорами покрывала почти весь пол; кисти, меловая бумага, масляные карандаши, банки с грунтовочной смесью, тюбики с акриловой, масляной и темперной красками. Единовластным хозяином стоял в центре подвала-студии мольберт. И все пространство вокруг служило только ему. Не было места, где бы не стояли картины. Они висели на стенах, стопкой лежали на старом шкафу, пылились, накрытые серой промасленной бумагой. Келья художницы, уютная в своей неряшливости.
Грейс подошла к мольберту и какое-то время разглядывала стоящий на нем холст. Обычно у нее уходило несколько дней на создание картины. Иногда чуть больше, если работа выполнялась в классическом стиле: физика предметов и людей, глубина тени, проработка деталей. Порой она могла уложиться и за день, если работала с экспрессией, без оглядки назад, без исправлений, без подготовительных набросков. Стремительно. По наитию.
Но над картиной, что стояла сейчас перед ней, зафиксированная держателями мольберта – о! – над ней Грейс работала уже больше года. Множество раз она исправляла, корректировала, выбрасывала и начинала заново. И каждый раз, приближаясь к завершению, неожиданно замечала что-то новое на фотографии, служившей «моделью» для картины. И снова начинала исправлять, потом опять выбрасывала, чтобы начать сначала. Собственно, одной из причин, почему она согласилась поехать на выставку в Рим, была эта самая картина. Ей нужно было отвлечься от нее, «забыть». Нужно было, чтобы глаза отдохнули от этого холста. Она теряла объективность. Она заработалась. Каждый новый вариант выходил хуже предыдущего.
Сейчас работа была почти закончена.
Грейс видела в черно-белом силуэте мужчины, сгорбившегося над письменным столом, целую Вселенную. Вселенную этого самого мужчины, его мир, его прошлое и будущее. Сотни деталей вокруг рассказывали Грейс о нем больше, чем смогла бы поведать распухшая от страниц книга. Она знала, где он родился, где вырос, знала, что он небогат (разбитые ботинки со стоптанными каблуками), знала, что он любит на завтрак (рядом с письменным столом стояла тарелка с остатками яичницы), что он одержим своей работой так же, как она одержима своей, и что за эту одержимость он заплатил немалую цену. Так же, как и она.