Плохие кошки - стр. 2
И притягательность его меня тревожит, я теперь существую относительно города, точно как пара котиков, живущих в одной квартире, существует относительно друг друга – что бы они ни делали, один располагается в пространстве, имея в виду второго, постоянно соблюдая какую-то сложную симметрию тел, ушей, точек обзора, выражений спин. И где бы я ни находилась, я всегда на определенном расстоянии от Иерусалима. И еще за чувство безопасности его боюсь: ведь оно не может быть подлинным здесь, в центре национальных, религиозных, территориальных и каких-то там еще мордобоев. А поди ж ты, будто вечности до краев налили, такая ровность сердца настает.
Правда, не сразу. Сначала, как дура, рыдаешь у Стены Плача – у чужих, не для тебя сложенных камней, не имея кровного повода обливать их слезами, не зная даже особого горя, омываешь половину жизни, сначала горькой водой, потом соленой, потом сладкой, а в конце и вовсе пресной.
А дальше нужно к себе, в Храм Гроба Господня. Какое может быть «к себе» для атеистов и грешников? А вот такое.
На меня там нападает неудержимая газированная радость, и нет в ней никаких посторонних примесей: ни иронии, например, которую вызывает слишком затоптанное пафосное место, ни тревоги, ни религиозного экстаза. Просто радость, сердечное веселье неизвестной природы, расслабляющее скрученные жгутами нервы.
И где-то после всего этого – покой. В этот раз он наступил на горе Сион: я с любопытством осматривала предположительное место Тайной Вечери, когда ко мне на колени забралась хрупкая рыжая кошка, спрятала нос в рукав моего плаща и замурлыкала.
Здесь простое русское понятие «экспириенс» обозначают словом «хавайя» – впечатление, переживание, опыт и еще что-то. Так вот это было оно, яркое и утешительное событие: белые стены, каменная скамья и живая рыжая душа в бессмертном месте.
Возможно, поэтому я, гуляя по городу, была чуть внимательней, чем обычно, и заметила на стене меловой рисунок – та самая полукошка, начертанная одной легкой линией. На следующем повороте я снова ее увидела, и потом бездумно шла от картинки до картинки, пока не оказалась возле двери кафе.
– Привет-привет, – сказал мальчик в черном фартуке.
У меня нет нашей распространенной амбиции выглядеть «нерусской» за границей – наоборот, я всегда радуюсь, когда со мной разговаривают на понятном языке, и собственная национальная принадлежность не вызывает смущения, «мой папа из Рязани» обычно говорю я, делая упор на чуть вульгарную открытую «я». Куда же деваться, если так оно и есть.
И в этот раз стало приятно, что не надо обходиться обычным туристическим набором «инглиш меню плиз, дабл эспрессо энд каррот кейк, спасибо», а можно по-человечески.