Пленэрус - стр. 2
Ознакомившись с такой оглушающей информацией, Павел, помнится, был крепко ошарашен. Он откровенно не знал, как реагировать на столь продвинутое сообщение и в итоге решился написать про лошадей, ежедневно гарцующих под окнами, про кучки навоза, размазываемые колесами машин по всему городу. Впрочем, собственное письмо ему тоже не понравилось. Само собой получалось так, будто изобретательность Ленки он целиком и полностью одобряет, а нерачительность сограждан, из-за которых пропадает ценное лошадиное гуано, вроде как осуждает. С легким ужасом Павел понял, что ступает на опасный путь, двинувшись по которому, очень скоро начнет всерьез анализировать пользу и вред гниющей органики, оценивать КПД затапливаемых кизяком печей и рассуждать об эстетике жилищ, выстроенных из саманного кирпича. Словом, не срослось у него тогда с перепиской. На новозеландское письмо он так и не ответил, а Леночка, скоропостижно родив двойню, благополучно стерла из памяти российское прошлое. Как грубовато определил один из их общих друзей: «родину променяла на говно из опоссумов»…
Сполоснув руки и отложив кастрюльку, Павел вернулся в комнату и посидел какое-то время на кушетке. Это старенькое диваноподобное создание он специально увез от родителей, дабы спасаться от депрессий. А может, наоборот – обрушиваться в них с максимальной скоростью. Кушетка помнила то, о чем сам он давно позабыл: дикие прыжки в далеком детстве, ягодицы подруг и друзей-приятелей, пролитое пиво и пепел сигарет, охи-ахи первых побежденных и победительниц. Много, чего было связано у него с этой кушеткой. Точно диск или флешка, за минувшие десятилетия она впитала в себя гигабайты разнокалиберных эмоций и иногда по ночам что-то скупо перекачивала в его сны, наполняя дремотную холостяковщину утраченным смыслом. Своими примятостями, отменно повторяющими извивы его тела, кушетка умела мгновенно усыплять, но могла и повергнуть в длительную бессонницу. Впрочем, сейчас она безмолвствовала – возможно, в свою очередь отсыпалась…
Возвращаться к работе отчаянно не хотелось, но он сделал усилие и вернулся. Тремя мужественными шажками знаменосца без знамени. Еще один маленький подвиг в череде обыденного.
Если занятие приносит какой-то доход, сие принято именовать работой. Вот он и работал. Точнее говоря, вычитывал рукопись, а рукопись вычитывала его. Отчасти это напоминало войну. Строки напоминали окопы, страницы превращались в редуты. Брать их приходилось штурмом – безо всякого охвата флангов, незамысловатой атакой в лоб. Каждое слово ставилось под прицел, деньги редактора, пусть и самопального, добывались трудно. Павел морщился и вздыхал, шепотком ругался. Подобных «халтур» у него лежало еще добрая стопка – результат неосторожного соития регионального клуба начинающих фантастов и молодой ветреной Музы – скорее всего, страдающей безнадежной близорукостью. Своих клиентов она пестовала коллективно, не утруждая себя нашептыванием на ушко, – очень уж похоже авторы описывали ужасы грядущего апокалипсиса. Толщина рукописей существенно рознилась, однако содержимое, на взгляд Павла, практически ничем не отличалось.