Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2018 - стр. 9

Увидели через забор,

Как топчут сутулые тени

Строительный щебень и сор.

Смотрели мы, глаз не спуская,

С ненаших в сожжённом саду.

Так праведник смотрит из рая

На грешные души в аду.

Осколками вспахано поле.

Рассвет к маскировке привык.

Зачем же мы всё-таки в школе

Проходим немецкий язык?

И звонкий мой голос трепещет

Среди подмосковных руин:

Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,

Dass ich so traurig bin[2].

И сразу же вместо ответа

Поверх долговязых лопат

Оттуда со скоростью света

Один – человеческий – взгляд.

Нездешной причастные силе,

Вернулись мы в школу бегом,

Не зная, что мы победили

В сражении первом своём.

Гёльдерлин внимательней Сократа.

Без учеников и без предтеч.

Творчество потом. Сперва утрата,

И навеки Слово, а не речь.

Неизбежно, нет, неотвратимо!

Ничего не знаешь наперед,

Если чужестранка Диотима

Мудрецам любовь преподает.

Не с кем говорить на этом пире.

Не для пришлых и не для своих

Дерево, единственное в мире,

Колыбель в пространстве на двоих.

Первый взмах крыла в пустыне синей,

Чтобы заповедная черта…

И до самой смерти бог с богиней,

Потому что дальше пустота;

Потому что дальше только храмы,

Мраморные мумии святынь,

И последний стих последней драмы,

И в чернильнице звезда полынь.

В каждом поселке,

если не на каждой улице,

подвижник свой.

Они почти всегда курящие

и почти всегда непьющие,

у некоторых окна в сад

или просто сад на подоконнике.

У всех рабочий день,

зарплата, отпуск,

только вечером у каждого из них

карандаш, авторучка,

у некоторых даже пишущая машинка,

и тогда первая папироса,

дым к потолку,

фимиам или сигнал бедствия:

от букв отбою нет.

Буквы строятся, буквы маршируют,

буквы падают, умирают буквы.

Немцев победили, план перевыполнили,

жизнь впереди, когда позади братские могилы,

так что нельзя остановиться,

даже если рукописи не возвращаются.

Сплошная грамотность:

не воскресают буквы.

Нет, не мороз в нетопленных покоях,

Когда угарно в лунном кабинете

И около пещерного камина

Обкуренные стынут янтари;

Не холода в бревенчатой берлоге

Страшат зимою; нет, страшнее версты,

По-прежнему глухонемые версты,

Когда в обеих заспанных столицах

Тебя читают, про себя читают,

Вздыхая вслух, а если заболеешь,

Тебя лечить приходит коновал.

Нет, не простор кладбищенского снега,

Когда Покров без первопутка справив,

Костей от букв не отличает больше

Могильная ночная белизна;

Не розвальни кумы-чумы под утро

Страшат в опале; нет, страшнее слава,

По-прежнему заслуженная слава,

Когда пророк – отчасти камер-юнкер,

Чьи сослуживцы, не считая мертвых,

Твой памятник хоронят ежегодно,

И вновь на пьедестале ты забыт.