Планета Шекспира - стр. 1

Их было трое, а временами оставался только один. Когда случалось такое – реже, чем следовало бы, – один уже не ведал, что их было трое, поскольку три личности странным образом сплавлялись в нем воедино. Когда трое становились одним, перемена была куда глубже простого сложения, словно бы слияние придавало им новое качество и делало целое большим, чем сумма частей. И только если трое становились одним, не ведающим, что прежде было трое, сплав трех разумов и трех личностей приближал их к цели, ради которой они продолжали существовать.

Они были то же, что и Корабль, а Корабль – то же, что и они. Чтобы стать Кораблем, вернее, чтобы попытаться стать Кораблем, пришлось пожертвовать своими телами и, может быть, значительной долей своей человеческой сущности. А заодно, вполне возможно, и своими душами, хотя на подобное никто, и меньше всех они сами, не согласился бы. И надо заметить, что это несогласие не имело ничего общего с собственной их верой или неверием в бессмертие души.

Они были в космосе, как и Корабль, что неудивительно, поскольку они и были Корабль. И представали столь же нагими перед безлюдьем и пустотой пространства, как и Корабль. Нагими перед концепцией пространства, которую никто не мог постичь до конца, и перед концепцией времени, в последнем счете доступной пониманию еще менее. И, как выяснилось постепенно, нагими перед производными пространства-времени, бесконечностью и вечностью, а уж эти две концепции превышали возможности любого разума.

Столетие за столетием – и они вместе пришли к убеждению, что в самом деле хотели бы отбросить все, чем были прежде, и стать Кораблем, только Кораблем и ничем иным, кроме Корабля. Но этой заветной стадии они еще не достигли. Человеческая натура все еще сказывалась, память никак не гасла. Иной раз они ощущали свои прежние личности, хоть ощущения стирались и гордыня тускнела, не выдерживая щемящих сомнений: а так ли благородны были они в своем самопожертвовании, как некогда убедили себя? Коротко ли, долго ли, но они осознали – нет, не все разом, но один за другим, – что преступно передергивали смысл понятий, прикрывая словечком «самопожертвование» первобытный эгоизм. В быстротечные мгновения полной откровенности с собой они осознали один за другим, что одолевающие их непрошеные сомнения могут стать для них же самих важнее самолюбования.

А в других случаях из тьмы давно ушедших лет вновь выныривали прежние успехи и неудачи, и наедине с собой, втайне от других, каждый перебирал давние успехи и неудачи с удовольствием, в котором не посмел бы признаться даже себе. Бывали случаи, когда они, оставаясь порознь, беседовали друг с другом. Как ни постыдно (у них не было сомнений, что постыдно), они оттягивали момент окончательного слияния своих личностей в одну, возникающую через объединение трех личностей. И в секунды откровенности сознавали, что оттягивают этот момент намеренно, инстинктивно уклоняясь от полной потери индивидуальности – от потери, неизбывный ужас которой любое мыслящее существо ассоциирует со смертью.

Однако обычно, и с ходом столетий все чаще, они были Корабль и только Корабль – и находили в том удовлетворение и гордость, а подчас и своего рода святость. Святость – качество, которое не выразишь в словах и не очертишь мыслью, поскольку оно не сводится к ощущениям или достижениям, подвластным созданию под именем «человек»: оно, это качество, превосходит любые иные ощущения и достижения, превосходит все доступное человеку даже в высшем напряжении его нешуточного воображения. Пожалуй, святость для них была сродни тому, чтобы почувствовать себя братьями меньшими пространства и времени или, как ни странно, отождествить себя с концепцией пространства-времени, с гипотетическими основами возникновения и существования Вселенной. И когда достигалось тождество, они становились как бы близкими родственниками звезд и соседями галактик – пустота и собственная затерянность в пустоте устрашали по-прежнему, но мало-помалу входили в привычку.